Бедные-несчастные   ::   Грей Аласдер

Он был одним из тех крестьян, что кормили Сапату. Он не был Лениным, замыслившим сделать Кремль своей резиденцией. Он был одним из кронштадтских матросов, чье восстание дало Ленину шанс. Джон был не из тех, кто возглавляет революции. Он был из тех, кто их делает».

Два года спустя «Дейли экспресс» вновь направила к ней репортера, вероятно, рассчитывая раздобыть более убедительные доказательства того, что она делает незаконные аборты; однако вышедшая статья скорее походила на портретный очерк — видимо, потому, что почти все, кто еще помнил «доктора Вик», думали, что ее уже нет в живых. Репортер проведал, что окрестные дети прозвали ее Собачьей Леди, потому что она часто прогуливалась по Западному парку в сопровождении собак всевозможных размеров; у некоторых были перевязаны лапы. Вход в клинику был из переулка, во дворе по обе стороны дорожки пышно рос ревень. Приемная была загромождена массивной мебелью средневикторианского периода, особенно бросался в глаза громадный диван из конского волоса. Стены были украшены только старыми плакатами Шотландской рабочей республиканской партии. В комнате также стоял увесистый ящик с висячим замком, прорезью в крышке и приколотой сбоку запиской, гласившей: «Бросьте сюда сколько можете — эти деньги будут потрачены с толком. Если вы голодны, не крадите, пожалуйста, этот ящик, а поговорите со мной в кабинете: голод — болезнь излечимая». Половину из ожидавших приема составляли бедные старики и старухи. Другую половину — дети с больными животными, большей частью собаками. Репортер заметил только одну беременную женщину.

Когда его пригласили в кабинет, оказалось, что это огромная освещенная газом кухня, где на плите кипела кастрюля супа, по углам притулились разнообразные домашние животные, а за кухонным столом, на котором лежали книги, бумаги и медицинские инструменты, восседала высокая прямая женщина. На ней был белый фартук от шеи до щиколоток, поверх рукавов ее черного платья были надеты целлулоидные манжеты. Ее на удивление гладкое лицо могло принадлежать женщине любого возраста от сорока до восьмидесяти. Когда репортер подошел к ней и сел, она тут же сказала:

— Вы выглядите как газетчик. Не из «Дейли экспресс»?

Он сказал, что она угадала, и спросил, не ответит ли она на несколько вопросов.

— Конечно отвечу, если, уходя, вы мне оплатите потраченное время.

Он спросил, все ли пациенты платят ей в таком же добровольном порядке. Она ответила:

— Да. Это либо бедняки, либо дети. Как я могу знать, сколько они в состоянии заплатить?

Он спросил, дает ли она деньги голодным нищим.

— Нет. Я кормлю их супом.

Он спросил, не уменьшила ли ее ветеринарная практика количество пациентов-людей.

— Конечно, уменьшила. Человеческое животное подвержено глупым предрассудкам.

Он спросил, не предпочитает ли она собак людям.

— Нет, я не сентименталистка такого сорта. Я до конца дней буду сочувствовать моему глупому, напичканному предрассудками виду. Но теперь люди с больными животными сторонятся меня меньше, чем те, что болеют сами.

Он спросил, было ли что-нибудь в ее жизни, о чем она искренне сожалеет. Она ответила:

— Мировая война.

Он сказал, что она его не поняла — он хочет знать, сожалеет ли она о чем-нибудь, за что чувствует личную ответственность.

— Да. О мировой войне.

Он спросил, что она думает об Ирландской республике де Валеры, укороченных женских юбках, популярных песнях и исключении Троцкого из Российской коммунистической партии. Она ответила:

— Ничего не думаю. Я больше не читаю газет.

Он спросил, хочет ли она обратиться с чем-нибудь к британскому юношеству.