Бес в ребро   ::   Вайнер Георгий Александрович

У Маринки глаз пухнет мерцающей сердитой слезой, она ищет ответ похлестче, словечко пообиднее, но ничего толковое ей не приходит на ум, и она беспомощно– зло гудит:

– А ты… ты… ты сам… сам…

Я пытаюсь ей помочь:

– Во всей классической литературе описано, как дети по утрам едят булки с маслом. У Чехова, например, полно…

– У них у всех был несбалансированный рацион, – небрежно сообщает Сережка. – Совершенно нездоровые люди. Жрали одни жиры и углеводы, мало белков, жуткий дефицит витаминов…

О господи, еще один энциклопедист растет в доме на мою голову! Я узнаю знакомые – Витечкины безапелляционные ноты и сразу робею, я и с Сережкой готова заранее согласиться.

– Сейчас точно установлено, что царь Алексей Михайлович умер от авитаминоза… – снисходительно просвещает нас с Маринкой молодой Витечка. – Дикость невероятная! Слез бы с крыльца, стал на четвереньки и просто травы бы пожевал, как козел… И порядок – царствовал бы себе дальше…

– Скорее, дети, скорее, опоздаете…

В небольшой нашей прихожей они натягивают куртки, непрерывно наталкиваясь и мешая друг другу, как гуппи в аквариуме, недовольно бормочут – на них тоже давит грязная серость осеннего утра. А может быть, не зная, предчувствуют: к ним пришла первая беда.

На лестничной клетке пахло пылью, иссохшим мусором, из лифтовой шахты поддувал керосиновый ветер. Люминесцентная лампа на стене точила дрожащий неверный свет, она уже почернела с краев. Видно, догорала ее светлая стеклянная жизнь.

– Ма, я тебя последний раз предупреждаю, – строго сказал мне Сережка. – Я ее с продленки брать не буду, если она…

– Она тебя будет слушаться, не сердись, – попыталась я его обнять, но Сережка уже большой, он еле заметно отстраняется, и на лице его выражение непреклонное, как у Витечки, когда он дает мне «укорот». – Она ведь еще маленькая.

– Кто маленькая? Она?! – возмущается Сережка, и голос его заглушает лязг лифтовых дверей. – Да я в ее годы…

Они вваливаются в деревянный футляр кабины, и я еще слышу, как Маринка говорит ему медовым голосом:

– Да! Я еще маленькая! И я девочка, поэтому ты должен меня слушаться во всем…

– Пропуск! – как всегда негромко и внятно сказала Церберуня, обозначив конец моего рабочего дня.

Вот единственный человек на своем месте! Церберуня называется «боец ВОХРа», и охраняет этот несгибаемый боец вход в редакцию от праздношатающихся. Если надо в газету – вот на стене телефон, позвони. Коли пришел по делу – закажут тебе пропуск, и тогда иди, куда там тебе надо, с предъявлением паспорта, конечно. Церберуня, настоящая фамилия которой Щерба, работает на этом посту много лет и знает всех сотрудников как облупленных.

Но в штатном списке ее обязанностей нигде не записано, что она должна нас знать в лицо. Поэтому, сколько бы раз за день мы ни проходили мимо ее столика в вестибюле, она проверяет у нас удостоверения. Берет в руки коричневую книжечку, тщательно сверяет лицо с фотографией, внимательно читает лаконичную пропись фамилии-имени-отчества и должности, бдительно проверяет подлинность подписи главного редактора, сличает ненарушенность печати и тогда возвращает со словами: «Можете идти!»

Скорее всего, если бы она вместо этой процедуры приветливо махала нам рукой, или говорила «Привет!», или просто сухо кивала, как это делают все остальные вахтеры, мы бы и не знали ее фамилии и не стали бы ее называть сначала Церба, а потом ласково-ненавистнически «Церберуня». Мы бы ее не запомнили, мы бы ее практически не знали. А так мы ее помним, мы ее знаем.