Бог X.   ::   Ерофеев Виктор Владимирович

– Она молились мне за тебя, – доверительно сказал Бог X.

– Ну, это пиздец, – сказал русский, хорошо знавший толк в таких молитвах.

– А я? – спросила немка.

– Ты разбила часы, – сказал русский.

– Пошли спать. Скоро Кельн.

– На колени! – рявкнул Бог X.

Русский полз на коленях по узкому проходу ресторана, мотая головой в разные стороны. У него вылезла из штанов шикарная рубаха от АРМАНИ. Суслики, став во весь рост, глазели на него через окна вагона. Кровь снова потекла из носа. Потом она хлынула из ушей. Ресторанные люди с пивными лицами, резвые юноши, пердуны, самоубийцы, какие-то залихвацкие базарные татарки и звезды отечественного рока гадливо старались не смотреть на него.

– Кто кого опять выдумал? – спросил русский самого себя. – Бохыкс! Новый завет начинаем с колен.

– Это – русский, – объяснила немка кельнерам.

Те пожали плечами. Старые Боги уходили в греческие горы, кто в сказки, кто в рожь, кто в директоры цирка. Во тьме цвела желтая форсиция.

– Непредсказуемый, – добавила немка. – Такой же наглый, как я.

Теперь кровь текла из всех пор. Пол пахнул сковородой. Задрав длинную черную юбку с разрезом, немка стоя и весело поссала на нее оливковым маслом мочи. Сковорода раскалялась. С нарастающей мерой похожести русский превращался в кусок кровавого бифштекса по-французски. Не хватало только салата и дижонской горчицы.

– Ладно, – героически сдался бифштекс, упершись головой в дверь тамбура. – Я – предтеча, предтеча, предтеча.

– Бог бабу отнимет, так девку даст, – грубо, как протрубил, через длинную паузу смилостивился Бог X.

– Где-то я это читал, – сказал русский, попивая невкусный немецкий кофе. – Кстати, почему в Германии у вас все так невкусно? – Он поскреб щетину на щеке, глядя на немку, сидящую напротив него. – Существует, видимо, нечто большее, чем любовь, ощущаемое через разрыв любовных связей. Это обмен чистыми энергиями, настройка на метаотражения, нечто смутно угадываемое, трудно поддающееся выражению, может быть, запретное и не впускаемое в человеческую природу, тайно представляемое, как полет над облаками.

– Ты меня перед сном ремнем выпорешь? – услышал русский ангельский голос немки.

… год



Север



Я тогда был ужасно влюблен в одну женщину по фамилии Бигус. Просто жить без нее не мог. В голове так и стучало: Бигус, Бигус. Бигус казалась мне совершенством. Она была с потрескавшимися губами и с такой прической, что выглядела одноглазой, но зато Бигус была классной вертолетчицей. За это я ей все прощал.

Некоторые убеждены в том, что вертолетчица – это род психического недуга, заклинания мозгов, но это не совсем так.

Бигус залетала в такие отдаленные горы, что все думали, что она погибла. Бигус переворачивалась вверх ногами, проносилась на вертолете не только под мостами, но даже и под водой, могла не спать по несколько ночей подряд, летя над Сахарой. Экзюпери по сравнению с ней был простым французским графоманом неба.

Мы стали жить с Бигус в старой коммунальной квартире, по которой она тоже беспрестанно летала на вертолете. Квартира была бескрайней.

Но однажды я уехал на Север с благотворительными целями на неделю. Русский Север нуждается в благотворительности.

Я ехал сначала на поезде с порядочными людьми, среди которых был священник и брат диссидента, затем на двух автобусах с милицейской мигалкой и большим количеством пекинских уток, фуа грасс. Мы дарили народу компьютеры, пили финскую водку с местным начальством за наш счет, а затем улетели с утра на Соловецкие острова.

Соловки с неба очень красивы. Они похожи на Гавайские острова, только море вокруг чуть-чуть посерее, посдержаннее.

На Соловках я встретил бабульку, которая помнила Флоренского.