Болотные робинзоны   ::   Радзиевская Софья Борисовна

Федоска уже приподнялся, собираясь перелезть через него, но вдруг остановился и проговорил дрожащим голосом:

— Ой, бабка Фиона лежит! Глянь, Сашка!

Саша закрыл лицо руками.

— Не буду, — сказал он. — Не буду смотреть! Ползём дальше, Федоска, может, ещё живых найдём.

Но Федоска не двинулся.

— Добрая она была, — невнятно и точно сердито проговорил он. — Яблоки у неё всегда таскали. Слова не скажет, м-м-м…

Последних слов Саша не разобрал, потому что Федоска вдруг схватил зубами рукав рубашки и замотал головой, словно хотел оторвать его. Но Саше и без слов было понятно. Он поднялся и потянул Федоску за другую руку.

— Пойдём, Федоска, — повторил настойчиво. — Может быть, живых найдём.

Федоска постоял ещё, выпустил рукав и почти побежал вдоль забора.

— К бабке Ульяне пойдём, — сказал он. — Тут их мало лежит, всех в школу согнали. И гранаты туда кидали. Я видел.

— Я тоже, — тихо ответил Саша.

Малинка была невелика, всего дворов двадцать, но теперь выгоревшее, открытое место казалось мальчикам очень большим. Они шли по единственной улице, вдоль страшного ряда почерневших и обугленных печей. Около каждой печи Федоска оборачивался и, не останавливаясь, говорил Саше:

— Дяди Ивана это была хата, Малашонка. А это Кострюкова, а эта Арийки, мельничихи. Гляди: горшок на загнетке стоит!

Его сдержанный шёпот, казалось, раздавался по всей деревне. Около одной большой печи, весь скрюченный, полурастопленный сильным жаром, лежал большой медный самовар.

— Гляди, — начал опять Федоска, но вдруг схватил Сашу за руку и присел за кучку лежавших возле дороги кирпичей.

— Слышишь? — шепнул он. — Никак, домовой это.

В тишине чуть звякнул закрывавший печку железный лист. В печке послышался вздох, лист опять шевельнулся…

Дрожь Федоски передалась и Саше, он тоже присел за кирпичами, оглянулся назад, но тут же опомнился.

— Домовых не бывает, — сказал он как мог твёрдо. — Это живое!

Но Федоска упрямо замотал головой.

— Бывает. Домовой, и кикимора, и леший — все бывают. Ему теперь жить негде, так он в печку убрался. Вот.

В печке опять что-то завозилось. Саша вздохнул, поёжился.

— Живое! — уже твёрже повторил он. — Я открою, — и, решительно шагнув вперёд, взялся за заслонку.

Но тут Федоска с такой силой дёрнул его за рукав, что заслонка вылетела и покатилась по земле.

В тёмной глубине печки зашевелились две маленькие фигурки. Глаза на чёрных рожицах блестели, точно огоньки.

— Домовой в печке не живёт, — послышался детский низкий голос. — Домовой под печкой. Тут мы с Маринкой живём. Мамку ждём.

— Гришака?.. — удивился Федоска. — Ты что тут делаешь?

— Мамку ждём, — упрямо повторил детский голос. — Куда ей деваться? От печки-то?

Федоска тихонько толкнул Сашу.

— Не придёт она к печке, — шепнул он. — Ты им не говори только.

Голос Федоски стал мягче. Он нагнулся к малышам и договорил почти ласково:

— Сидите уж. Мы опять придём.

— Есть хочу, — протянул другой, тоненький голосок.

— Я тебе что сказал?! Жди. Придёт мамка. — Гришака проговорил это грубым голосом, точно взрослый. Затем протянул руку к отверстию печки.

— Закрой, — сказал он и неожиданно всхлипнул. — Закрой, не то ещё опять придут те-то. А мамка нас и так найдёт.

Саша открыл было рот, хотел что-то сказать и не смог. Он молча просунул руку в печку и погладил чёрную головёнку, отчего и его рука стала чёрной. Потом придвинул заслонку и кивнул Федоске: идём.

Мальчики не заметили, как вышли на середину того, что было прежде улицей.

Вдруг Саша остановился:

— Сидит вон кто-то, — сказал он шёпотом. — Смотри! У дороги, на чём-то обугленном, сидела женщина.

Она согнулась и, опираясь подбородком на сложенные руки, неподвижно смотрела вперёд.

— Бабушка Ульяна, — крикнул Саша и бросился вперёд. — Бабушка Ульяна! — повторил он задыхаясь.

Старуха обернулась.

— Дитятко? — проговорила она тихо и, не вставая, протянула руки.