Бордель на Розенштрассе   ::   Муркок Майкл

В густом воздухе виднеются только два одинаковых готических шпиля собора Сент-Мари, похожих на две симметричные, обточенные волнами скалы, возвышающиеся над серебристой поверхностью лениво застывшего моря. В Майренбурге я жил полнокровной жизнью. Как ни странно, в то время смерти я боялся куда больше, чем сегодня, когда она заявляет о себе каждой клеткой, каждым органом моего тела. Никогда я не жил так напряженно. Живя долгие годы в Майренбурге, я томился от тягостной и дурманящей чувственности в атмосфере, пропитанной сексуальным исступлением. Дальнейшее погружение в эту обстановку, если бы это было возможно, неизбежно привело бы меня к гибели, вот почему я, хотя и с сожалением, расстался с тем периодом своей жизни, который был связан с Майренбургом. Полагаю, что я лишился самого лучшего в жизни. Разумеется, все стало значительно проще с тех пор, как я переехал в Италию, и вынужден был изменить свои привычки, о которых прежде даже не задумывался. Меня навещают друзья, мы предаемся воспоминаниям, воскрешаем в памяти лучшие мгновения жизни, посмеиваемся над худшими. Время не изменило нас. Однако никто из моих друзей не бывал в Майренбурге, и мне не верят, когда я рассказываю обо всем, что там произошло со мной. А было что рассказать. Александра. Моя Алиса. Она так и осталась шестнадцатилетней. Вот она отдыхает, завернувшись в зеленый бархат. Я касаюсь ее душистой желто-розовой кожи, словно хочу согреть этот оранжерейный цветок в первые осенние дни. А в это время из танцевальной залы внизу слышны звуки скрипки, в кафе «Моцарт» играют вальс. Запах моего члена смешивается с благоуханием ее тела, напоминающим аромат меда и роз. Сверкающий взгляд, на алых губах играет томная улыбка, лицо обрамлено темными кудрями. Она раскидывает в стороны тонкие руки, раскрывая объятья. Александра. Она заставляет называть себя Алекс. Позже она станет Алисой. Я околдован ею, она — воплощение моей мечты. За окнами, словно мираж, виднеются шпили и крыши Майренбурга. Еще немного, и я стану жертвой своего воображения. Эти огромные зеленоватые глаза внимательно и ласково смотрят на меня. Я покорен. Моя Александра. Она поворачивает голову, слегка приподнимая плечи, и произносит мое имя:

«Рикки!»

Я кладу ручку и пытаюсь взглянуть поверх бювара, не появилась ли передо мной та, голос которой я только что услышал. Но увы! И я продолжаю писать, испытывая удовольствие только оттого, что хоть чуть-чуть могу погрузиться в атмосферу тех далеких дней.

Ребенком, когда я играл в солдатики, я формировал батальоны, расставлял кавалерию и артиллерию, испытывая порой неожиданные приступы столь сильного сексуального наслаждения, что часто достигал не только эрекции, но даже оргазма. И теперь еще, если я прохожу мимо выставленных в витрине магазина оловянных солдатиков, я ощущаю волнение не менее слабое, чем в возрасте двенадцати-тринадцати лет. Я не могу объяснить, почему эта игра с солдатиками производила на меня такое действие тогда и почему она действует на меня так же и теперь. Может быть, это связано с тем, что фигурки находились в полной моей власти, но сами они, в свою очередь, выпускали на волю потенцию моего члена, избавляя от необходимости соблюдения приличий и условностей, диктуемых воспитанием. Разумеется, у меня, ребенка, была лишь довольно слабая власть. Мои братья и сестры были значительно старше меня, поэтому мои юные годы протекали в относительном одиночестве. Имя моей матери никогда не произносилось. Позднее я узнал, что она уехала куда-то в Румынию в обществе некоего голландца.

Случаю было угодно, чтобы я на короткое мгновение встретился с ней незадолго до ее смерти в модном когда-то ресторане на улице Виктора Гюго и узнал в ней даму, которую видел дома на портрете. Она показалась мне маленькой и скромной. Когда я назвался, она была со мной очень любезна.