Бригада   ::   Черняков Юрий

Оттащили мы его подальше, уложили... Намучились мы с этими усилителями... Легко сказать перестроить... Ерфилов-то поставил их в лучшем виде и быстро. А регулировки эти чего стоили?.. Торчишь в этом люке, кряхтишь, в глазах уже плывет все, а отвертку не выпускаешь. А Главный все свое талдычит. Ну Алексеич, ну дорогой, ну еще чуток поверни. Влево... вправо... Ну все, отдыхай... Вылезешь, сядешь на корточки, а они у осциллографа столпились, вздыхают: нет, не то. Главный подойдет, присядет рядом. Алексеич, еще, говорит, надо конденсатор один поменять. Глубину обратной связи еще бы изменить. Видишь, на осциллографе пучок этот треклятый, никак его не уберешь... Лезешь опять. Тампоны из ушей вытащил, чтоб слышно было. Алексеич, ты в параллель ему такой же подпаяй, в параллель, сейчас подадим. Теперь покрути... Вот-вот... Нет, теперь убавь... Теперь прибавь. Лежишь, не шелохнешься, каждый палец, как у пианистов, занят. Этим конденсатор придерживаешь, этим резистор, этим пинцет и отвертку держишь. Только зубы свободны. В зубы другой конденсатор возьмешь, потом его пальцем перехватишь и туда его, к первому, в параллель. Опять не то... Отдыхай, Алексеич... Сядешь на закорки и уснешь... Потом тормошат. Глянешь на них, и страшно делается. Рожи у всех почернели, глаза впавшие... А Главный, откуда только силы у человека берутся? Врешь, говорит, сделаем! А сам и за слесаря и за оператора... Потом я вроде стал сознание терять. А может, засыпал так, не знаю... Есть-то почти ничего не ел. Обед привезут, а ничего в горло не лезет. Возили за тридцать километров. Все уже прокисшее. Главный больше всех ругался. Он термоса схватил и прямо в ворота выбросил. И солдата, что привез их, взашей вытолкал. Потом самый главный интендант приехал. С походными кухнями, с молоком сгущенным, шоколадом.

Раз не выдержал я и слезу пустил. Самым форменным образом. Только-только я до двойного триода, помню, дотянулся, надо было ножки его отпаять и на магнитный усилитель провода перекинуть - полдня ковырялся, все проводки перебрал, пока до него добрался,- а меня вдруг за ноги схватили и выдернули из люка, как редиску из огорода. Думали, я там сознание, как Сашка, потерял. Я на цемент сел, слезы текут, остановиться не могу... Что ж вы, подлюки, наделали, а? Ведь я полдня туда добирался, уже в руках держал, уже распаивать начал, а теперь мне что же, все сначала начинать? Чистая истерика сделалась. Главный испугался, сел со мной рядом, обнял. Да ты что, Серега, успокойся, да у тебя ж вон кровь из носу хлещет! Мне ж твое здоровье дороже всех изделий! Да пропади они все пропадом! И на Николая Ивановича давай орать: ты что наделал? Ты почему мешаешь ему работать? Мало ли что тебе показалось! Он тебе не барышня кисейная, чтоб в обморок падать, он всю войну прошел! И опять ко мне. Ну, Серега, ну еще чуток, а? Ты ведь молодец, Серега, и ребята твои орлы. Таких, как вы, во всем мире нет. Ну еще чуть-чуть. И отдыхай... Я снова полез. Шатаюсь, а лезу. Рыжий крик поднял: не лезь туда, Алексеич! Давай я! Что ж это такое, кто это такие сроки нам дает? Пусть, кричит, кто сроки давал, тот и делает. Главный красный сделался, как рак, выкатил на него глаза, вон, кричит, чтоб духу твоего здесь не было! И по-всякому его стал костить. Ну, я-то позволить этого не мог. Это уж и меня касалось. Если он уйдет, говорю, я тоже уйду. Главный сразу остыл. Рукой махнул. Будто мне, говорит, больше всех надо. Не на меня работаете... Хоть все катитесь отсюда. Сам все сделаю! Вот так мы базарим, время теряем... Один Николай Иванович, будто его это не касается, осциллограф свой крутит, записывает. Потом сам полез в люк, подкрутил там что-то и опять к осциллографу. Вот так уже лучше, говорит, значительно лучше! Молодец, Сергей Алексеевич! Главный - да ну! И к нему сразу кинулся.