Честь   ::   Покровский Григорий Александрович

40



Так прошла зима, весна и наступило лето. Москва готовилась к приему гостей. Со всех концов земли должна была съехаться в столицу молодежь, вестники мира и дружбы, на шестой, Московский фестиваль. К этому готовились все: чистили и украшали город, готовили подарки, сувениры, каждый думал о том, как лучше, радушнее, теплее встретить гостей.

Мир и дружба!

Готовились и Марина и Антон: Марина записалась в хор молодых строителей, а Антон вступил в бригаду содействия милиции, чтобы в дни фестиваля следить за теми, кому вздумается нарушить порядок.

Но праздник праздником, а дело делом. Страна продолжала работать – косить, пахать, убирать хлеб, ковать, сверлить, выпускать машины и строить. А по планам, утвержденным в Кремле, где-то там, в глухой сибирской тайге или на дальневосточных сопках, а может быть, на берегу Енисея или в полярной тундре, на вечной мерзлоте, нужно было ставить новый город, или прокладывать железную дорогу, или сооружать электростанцию. И там нужны были люди, молодежь. Клич дошел до каждого завода, стройки и до каждого честного сердца, дошел и нашел там такой же честный и искренний отклик.

– Ты знаешь, Антон! У нас в комсомольской организации путевки есть – в Сибирь.

– В Сибирь?

– Да, в Сибирь. На стройку.

– Ну и как?

– А ты как?

– А я не знаю, у нас что-то молчат,

– Узнай.

Антон пошел в комитет комсомола.

– Путевок нет, на наш завод не дали, – сказали ему там.

– А если я хочу?

– Узнаем в райкоме. Зайди через денек-другой. Зашел через денек-другой.

– Нет путевок. Не дают.

– А если я хочу?

– Ну мало ли что хочешь. Нельзя.

Антон не может поймать взгляд девушки, которая с ним разговаривала, и вдруг все понимает…

– А к секретарю можно?

– Пройди. Антон идет к секретарю райкома.

– Я хочу на стройку. Почему мне говорят «нельзя»?

– Значит, нельзя! – отвечает секретарь.

– Потому что я судимый? Да?

Секретарь поднимает на него глаза.

– Ты пойми… Как тебя? Шелестов твоя фамилия? Пойми, что туда требуются самые проверенные и… надежные люди.

– А я ненадежный? – и голос Антона ломается.

– Я этого не говорю, но… Как комсомолец, ты совсем молодой, а к тому же… – Секретарь разводит руками. – Согласись, это же государственное дело. Мы в прошлом году послали таких вот, а потом нам же и попало по шапке. Они там чего-то натворили, а нам попало. Видишь? А работать везде можно, чего ты расстраиваешься?

Но Антон во что бы то ни стало хотел добиться своего.

– Они там за свою шапку боятся, а для меня это жизнь, дело чести! – говорил он Марине. – И не просто путевка, мне работа нужна, такая работа, чтобы во всю силу. Я прошел все факультеты жизни, и мне хочется сделать такое… Я не знаю!.. Ну, чего никто не сделает! Ты понимаешь! Ты одна понимаешь меня, Марина!

– И добивайся, Антон! Молодец! Ты иди! Ты вплоть до ЦК иди!

Антон ходил и добивался и действительно вплоть до ЦК комсомола дошел и добился.

Оставалось последнее препятствие – родители.

Разговора с ними Марина боялась больше всего. Но, очевидно, ее предыдущие бои сыграли свою роль, и теперь ей пришлось легче. Отца она обезоружила тем, что напомнила ему его же слова: «Кто хочет сам пожить, а кто – чтобы всем жилось хорошо и счастливо. В этом – все дело, основное различие». Георгий Николаевич прослезился, торжественно сказал:

– Я горжусь тобой, Мариночка!

А глядя на мужа, не очень спорила теперь и Екатерина Васильевна.

Зато решительно восстала против их отъезда Нина Павловна.

– Зачем! Ну куда тебя несет? – говорила она Антону. – Чем тебе плохо дома? Работа, квартира есть, уход есть, – что тебе еще нужно? А ты о матери думаешь? Я так настрадалась из-за тебя!

«Я так настрадалась из-за тебя…» На это он ничего не мог возразить. Это обезоруживало.