Четыре танкиста и собака   ::   Пшимановский Януш

Бескидские горы, темно-зеленые от елей, отвечали, возвращая назад эхо. Отвечали барабан, контрабас и скрипки бескидской капеллы, в лентах, в шляпах с перьями, со свистом и песней, мчавшейся по шоссе.

Кучер три раза громко щелкнул кнутом над крупами летевших галопом коней, свадебный оркестр притих, заплакала кобза, выводя мелодию, а дружки и подружки на повозках запели протяжную песню:

Женятся у вас солдаты,

Каждый дивчину сосватал.

Третьей в ряду тарахтела высокими колесами бричка, взятая у пана старшего лесничего. По обе стороны гарцевал верхом почетный эскорт, и среди наездников выделялся черной кожаной курткой старший сержант Саакашвили, зеленой одеждой — капрал Черешняк, сжимавший в руке шапку. На его груди позванивали медали. Рядом бежал Шарик и весело лаял.

На бричке сидела Гонората в белом платье, в развевающейся на ветру фате, Маруся — в польской форме и с цветком в волосах, а напротив — Янек и Густлик. Правил Вихура — счастливая улыбка играла на его лице. Они ехали, подставив лицо солнцу и ветру, обнявшись и прижавшись друг к другу. Может быть, сейчас они немного боялись этой быстрой езды, потому что кучер у них был непрофессиональный.

Повозки одна за другой свернули на боковую дорогу, на полном ходу влетели в воду и, перескочив по камням реку, приостановились на дороге, круто поднимающейся вверх. Первая повозка уже стояла около забора, окружавшего большой деревянный дом, белевший в саду.

Слезли на землю музыканты, настроили инструменты. Сошли с повозок гости. Те, что приехали позже, теперь приветствовали друг друга.

— Я думал, что не приедешь, — сказал генерал, протягивая Станиславу Косу руки.

— Прямо с поезда. Трое суток из Щецина вместе с Лажевским едем.

— Так ты, Даниель, не в Варшаве?

— Границу, гражданин генерал, охраняю. А демобилизуюсь — буду вместе с Янеком поступать в технический. Выучимся — суда будем строить. Море есть, и флот очень нужен будет.

— Ты, кажется, секретарем остался? — спросил генерал Веста.

— Нет, но почти.

— Меня, пан генерал, секретарем выбрали, — сказал отец Томаша.

— В гмине? [47] — спросил командир.

— Не в гмине. Партийным секретарем.

— Не знал я, Черешняк, что вы способный политик, — искренне удивился генерал.

— Да какой там политик, я делегат Крайовой Рады. Это когда мы землю пани помещицы делили, крестьяне сказали, что, если б меня выбрать секретарем нашей организации — Крестьянской партии, я уж наверняка землю их никому не отдам, — объяснил старый Черешняк, бросая взгляды в ту сторону, где белели фаты невест.

Обе молодые пары еще стояли у брички, а подружки в это время поправляли наряды невест.

Чуть в стороне с грустной улыбкой на них смотрел Зубрык, в гражданском костюме, с черной бабочкой под белым воротничком.

— Здравствуйте, — приветствовал его Константин Шавелло. — Вы что, пан хорунжий, уже не хорунжий?

— Меня уволили за то, что в Берлин с вами убежал, — признался фельдшер и показал на лацкан: — Медаль дали, но уволили в запас.

— А где вы теперь, пан хорунжий, работаете?

— В том же госпитале.

— Пан Зубрык, а кто же там, извините за выражение, подштанники на складе считает, а? Прежняя знакомая?

— Да.

— Вот если бы вы мне, пан, дали адресок записать… Понимаете, сын женился на начальнице почты, а я сам как барсук, хотя годы еще не старые.

— Привет, — крикнул, подходя, Вихура. — Как там мой бензин?

— С каждой получки на него откладываю.

— Как только демобилизуюсь, сразу фирму импорт — экспорт организую.

— Пан плютоновый, а может, мы с вами сыграем тут в очко под шумок? Отыграться хочется… — предложил Зубрык.

Вихура схватил фельдшера под локоть, отвел в сторону и тихо объяснил:

— Не стоит, пан Станислав, жена не позволяет.