Соучастница   ::   Тома Луи

Из-за формальностей, связанных с перевозкой тела, похороны состоятся только завтра утром. На церемонию приглашены лишь самые близкие.

Дома я принял душ и наскоро перекусил. Чувствую себя совершенно другим человеком.

Сейчас два часа дня, я сижу в своем кабинете. Телефон еще не включил, чтобы можно было написать тебе письмо в спокойной обстановке. Надеюсь, ты удачно добралась до места, хорошо питаешься и спишь, а все твои страхи, наконец, рассеялись. В это время года в солнечном Рио должно быть просто великолепно!

У нас здесь холодно, грязное небо брызжет противной изморосью. Как я тебе завидую!

Мои дела, как я уже сообщил тебе вначале, обстоят наилучшим образом, и я не удивлюсь, если все уладится гораздо скорее, чем я предполагал. Разумеется, я был бы этому только рад!

Обещаю постоянно держать тебя в курсе, все время думаю о тебе, милая, крепко тебя целую».

Филипп перечитал письмо и подписался своим именем. В случае, если непредвиденные обстоятельства помешают Раймонде его получить до востребования в Рио, оно может быть распечатано и выброшено без всяких последствий. Понятный для получательницы, безобидный текст не привлечет ничьего внимания.

Конечно, он предпочел бы воздержаться, однако обещал написать. «Наверняка она сейчас изводится!..» Зная характер Раймонды, он боялся, что она напишет сама или позвонит, если не получит от него известий. А этого ни в коем случае нельзя допустить!

Он зажег сигарету, рассеянно проведя взглядом по стеллажам, занимавшим чуть ли не всю стену напротив. Три полки были полностью уставлены справочниками по Латинской Америке, которые он в течение долгих лет искал и сортировал с любовью настоящего коллекционера. То, о чем он читал и что переживал в своем воображении, Раймонда переживает уже сейчас. Она сама не осознавала, как ей повезло!

Чтобы убедиться в этом, ей достаточно было оказаться здесь, с Филиппом, на первом этаже этого пригородного особняка, и бросить один только взгляд в окно. Изморось перешла в мелкий дождь, окрашивавший сады и дома в монотонные серые тона…

Когда после своего первого успеха, связанного с выходом в свет его книги – и, в сущности, единственного, который когда-либо у него был – Филипп взял в аренду дом, он был пленен спокойствием этого жилого квартала в предместье Бур-ля-Рен. Сегодня же он приводил его в уныние. Нельзя сказать, что его мучили угрызения совести или он о чем-либо сожалел. Нет! Слишком долго готовил он свое преступление и поэтому не мог относиться к первому или второму из этих чувств иначе, как к недостойной его слабости.

Увлечение ницшеанской философией, которая питала его отрочество самоучки, не прошло бесследно. Плохо усвоенная, усиленная покорностью Раймонды, она придала ему решимости идти до конца.

Тем не менее сделать это было непросто! Не легче было и потом, особенно после возвращения Робера в Мулен.

«Мужайся, старина… мужайся…»

У Филиппа был выбор: либо эффектный припадок с обилием слез и стонов, либо молчаливое, полное достоинства выражение скорби. Он выбрал второе, более созвучное его характеру: достаточно было напустить на себя мрачный вид и говорить как можно меньше.

Но когда в ярком луче прожектора шлепавшие по грязи, перемешанной с глиной карьера, полицейские вытащили из-под обломков машины полуобгоревший труп, тошнота подступила у него к горлу. Филиппа стало рвать, а рядом, почти с таким же жалким видом стоял сочувствовавший ему Робер.

Тело отвезли в мэрию Омбревилье; туда же завтра утром отправится и похоронный фургон. Будут Люсетта и Робер Тернье, никого больше! Родственникам, практически никому не известным кузенам из провинции, он напишет письмецо – опять, чтобы соблюсти приличия – и пошлет его после погребения.