Дело о браконьерстве   ::   Приставкин Анатолий

Я же действовал по заранее продуманному плану и повествовал события с наиболее выгодной для себя стороны, отмечая в первую очередь грубость директора совхоза, ночной визит, пьяного гаишника, испуганных детей. В конце я почти вскользь упомянул свою профессию и будто бы для порядка небрежно положил на стол удостоверение журналиста. Я знал, что именно это в конце произведет должный эффект.

Начальник кивнул, взял в руки и внимательнейшим образом, вплоть до сверения фотографии, прочитал документ и отложил его. Ему было все ясно. Его монгольские глаза вприщур изучающе смотрели на меня.

- Так, так, - произнес он для начала и постучал пальцами по столу. Так что же, я не понял, была у вас сеть или сети не было?

- Не было, конечно, - отвечал я твердо. Я и сам верил в эту минуту, что никакой сети у нас не было. Но для надежности я добавил: - Может, он какие-нибудь веревки принял за сеть?

- Что за веревки? - спросил начальник.

- Да веревки, которыми мы траву тащили.

- Траву? Из реки?

Начальник подумал, метнул в меня черный огонек глаз и наклонил голову в знак того, что он считает, что так возможно объяснять и говорить. Это похоже на правду.

Про траву придумал не я - моя жена придумала. Провожая утречком, в халатике и в резиновых сапожках, обрызганных росой, она довела меня до машины и произнесла, морщась как от боли:

- Ты уж не нервничай там... Черт с ними, пускай доказывают, если могут. Скажи, что траву тащили из реки, - мы и вправду потом доставали траву...

И я подумал, что про траву надо сказать, тем более что сети нет и доказать, что она была, уже невозможно.

- А что же директор? Он издалека смотрел или близко подошел? - спросил начальник, занявшись снова своим столом и не глядя на меня. Тем самым тоном, когда все ясно и нужны лишь некоторые детали, проясняющие эту ясность еще более. Я увидел, что искал он телефонную книгу.

- Он подошел, но в общем так, что был сзади... Как бы на расстоянии, объяснил я и добавил: - А он сразу же начал грубить.

- Грубить? - спросил начальник, вдруг удивившись.

- Грубил... Вообще кричал! Начальник милиции покачал головой:

- Что-то на него непохоже. Я его знаю. Это достойный человек, честный... Нет, не просто честный, он принципиально честный. Из-за его принципиальности у него даже неприятности были. Нет, нет, я не говорю ничего, у него трудный характер, но он бывший фронтовик и у нас в районе на хорошем счету...

И снова, в неуверенности покачав головой, он стал набирать номер. Набирал и говорил:

- Конечно, нервы и прочее. У него сейчас с урожаем нелады. Но вообще-то он серьезный товарищ, и жалко, конечно, что так все...

Тут телефон соединился, и начальник милиции, насколько я понял, стал разговаривать с коллегой из отделения поселочка, близ которого все и произошло.

Он выслушал все, что ему оттуда сказали, и тоном как бы не приказывающим, а советующим, произнес:

- Уладьте... Ведь это мелочь, в конце концов. Ну да. Ну и что? Ну показалось. Там веревки какие-то были, которыми они траву тащили из реки... Вот именно.

И опять, выслушав что-то довольно долгое и, видать, основательное, он, поморщившись, ответил:

- Да знаю я его, какой у него характер! Ну поговорите, объясните. Стоит ли быть таким принципиальным во всяких дрязгах? А Этот товарищ, - он метнул черным глазком на меня, - сейчас подъедет. И номер приверните. Что за мода действовать таким образом? Кстати, вот утверждают, что работник ГАИ еще и выпивши был. Да. Проверьте. Пока все.

Провожая меня, начальник милиции уже вовсе изменил форме: он вышел из-за стола и, проводив до дверей, пожал мне руку.

- Вы знаете... Вы там помягче. Постарайтесь добром уладить. Он неплохой человек. Его тоже понять можно, - и он вздохнул. - Если что, звоните мне. До свидания.

Обратная дорога по шоссе, уже нагретому, уже пыльному, показалась мне еще короче.