День без конца и без края   ::   Можаев Борис

А потом рядом на тот же столик легли два журнала, открытые где-то на середине, но на этих страницах была иная фотография - дерзко и строго глядел пожилой господин с высокими залысинами, с пышными темными усами, с седеющей бородой. И заголовок: "100-летие со дня рождения пионера сибирской селекции". И еще статья: "Иван Твердохлебов - ученый и гражданин"...

- Вот вы и встретились, - говорил старик, радостно поглядывая на Марию Ивановну.

- Спасибо! - Она с чувством пожала ему руку.

- Да, вот еще телеграммы... - Он вынул из кармана пачку телеграмм, выбрал одну из них. - И ты знаешь, от кого есть? От Лясоты.

- От Лясоты? С чего бы это? - удивилась Мария Ивановна.

- Время подошло такое, Мария Ивановна. Время обнимать - и время уклоняться от объятий, - лукаво сказал старик. - Кстати, ведь вы с ним одного выпуска?

- Нет... Когда я училась, он был аспирантом.

- Где?

- Там же, в Петровской академии.

По пустынной лиственничной аллее Тимирязевской академии бесшумно катится, словно плывет по воздуху, крылатая пролетка; вожжи в свободном провисе покачиваются над облучком, их никто не держит. Кучера нет. Седок с кожаной подушки безмолвно смотрит на нас. Мы узнаем в нем знакомого по фотографии Ивана Николаевича Твердохлебова. А чуть поодаль, посреди лиственничной аллеи, стоит тот самый столик с газетами, возле которого Мария Ивановна, одна.

Твердохлебов оглядывается, вынимает из кармана жилетки серебряные часы, открывает крышку и произносит:

- Маша, тебе пора!

Мария Ивановна хочет что-то сказать ему, жестом задержать, остановить, но... пролетка медленно удаляется, растворяясь в трепетно-зыбкой куще.

Мария Ивановна как бы машинально кинулась за пролеткой и... вдруг очутилась в людной многоярусной аудитории, где возбужденно спорили Макарьев и Лясота.

- Дети продолжают жизнь, заложенную ранее в их родителей, - говорит Макарьев. - Ибо и дети и родители являются продуктом одного и того же наследственного вещества.

- Это схоластика, средневековая ложь! - кричит Лясота. - Мы поломаем вашу мистическую наследственность и будем управлять ею в интересах нашего хозяйства и общества.

- Вам не хватит жизни для этого.

- Мы начнем, а дети завершат!

- К счастью, у горбатых родителей рождаются нормальные дети.

- Овес рождается от овса, а пес от пса! - крикнул кто-то из студентов, и аудитория загрохотала...

- Когда это было? - спросил тот самый старик.

- Всю жизнь так было, - ответила Мария Ивановна.

- Всю жизнь Лясота был аспирантом? Маша, ты о чем говоришь?

Мария Ивановна и в самом деле как бы очнулась, смотрит с удивлением на старика. Она все еще стоит возле столика, рука ее по привычке перебирает журналы и газеты.

- Ты меня совсем не слушаешь, - продолжал старик. - Здорова ли ты?

- Я, как старая лошадь, вроде бы стоя задремала, - усмехнулась Мария Ивановна и другим голосом: - Наташа, где ты?

- Тут я! - донеслось из дому. - Плащ твой ищу.

- Он на вешалке, за шкафом. Не забудь мою сумку на столе! В ней часы, крикнула Мария Ивановна и обернулась к старику: - Спасибо, друг мой. До свидания!

Она забрала газеты и журналы и направилась к машине. Наташа тем временем вынесла ей из дому плащ и портфель. Мария Ивановна раскрыла портфель-сумку, достала серебряные часы-луковицу (те же самые, отцовские), раскрыла крышку. Было ровно восемь утра. Послушала еще - часы тикают.

- Ну, мы поехали.

Она села в машину, махнула рукой, и "газик" сорвался с места. Мария Ивановна смотрит сквозь лобовое стекло на убегающую дорогу, на пшеничные поля и произносит про себя:

- Овес от овса, а пес от пса...

- А я вам говорю - наша наука оторвана от практики. Она преклоняется перед стойкостью видов и забывает о конкуренции, - звенит высокий голос Лясоты.