Фашист пролетел   ::   Юрьенен Сергей

Красный флаг здесь, правда, был подпорчен зеленью, а в уши Александру, который отчаянно пытался сохранить родной язык, целыми днями лилась отрава из радиоточки, начиная с утреннего гимна про столицу, которая атчувает русскую

Надёжную, ласкавую

Братэрскую рукУ...

Александр закончил второй класс и ходил уже в третий, когда, вернувшись в номер, Гусаров сказал, что предложили ему Вюнздорф.

"А ты?" - вскричали они с мамой.

"Надо хорошенько всё обмозговать", - и, бросив на кровать охапку оперативных карт, достал из баварского портфеля свиток папиросной бумаги с минимумом немецких слов, обязательных для овладения.

Светлое будущее кружило голову, как плотно-глянцевый запах журнала "ГДР" в читальном зале ОДО - Окружного Дома офицеров. От вида пионерок с синими галстуками, так идущими этим миловидным блондинкам, трепетали и ноздри, и то, чего трогать нельзя, пока не исполнится 16, и вообще всё существо: когда же к синим пионеркам? Большая и совершенно негодная для жизни половина Германии - Западная - нетерпеливо ждала освобождения, и он вел пальцы по стратегическим клиньям наших танковых ударов: когда? Когда Гусаров выучит свой минимум? Может, бледно пропечатались слова? Остро отточенной "Тактикой" он обводит ему, чтобы не напрягал глаза, все военные термины по-немецки.

Но на досуге Гусаров предпочитает "расписывать пульки" и дуть с однополчанами коньяк "Клим Ворошилов-И-Наоборот".

В номер вдруг доставляют ослепительную глыбу - холодильник "Днепр". Знак при всей своей современности недобрый. И дело не в том, что это не "Москва", на которую не хватило денег, и не в том, что отныне они перестанут губить здоровье по ресторанам и столовкам, а в том, что при этом появлении ХХ века в их быту Гусаров замечает: "Нет ничего более постоянного, чем временное жилье..."

Однажды его разбудили вопли в соседнем номере. Капитан Зензин воспитывал дочь Диану, белокурую красавицу семнадцати лет. "За что ее так?" - подал голос он с дивана. Гусаров промолчал, а мама одобрительно и непонятно объяснила с их кровати: "За разврат".

Наутро развратница, прелестная и хрупкая, присела рядом на крыльцо, задрала юбку и показала багровые звезды, отпечатанные на бедрах латунной пряжкой:

"Сбегу от них!"

"Куда?"

"Радио слушаешь?"

И убежала по зову партии на освоение целинных и залежных земель:

Здравствуй, простор широкий!

Весну и молодость встречай свою!

* * *

Гусаров мозговал, а время шло вразнос.

На площади и на проспекте возникли невиданная молодежь: стиляги. Они пружинили на каучуковых подошвах, своей яркостью бросая вызов Сталину и обществу. Стриженные под бокс низколобые парни в сером вдруг разом надевали красные повязки дружинников, чтобы по праву отстригать им галстуки и коки. В один дождливый вечер вдруг по радио: "Бип-бип!" - наш Спутник положил начало новой эры - космической. Проклятый Кукурузник измывался над армией, как мог, распустил по домам миллион двести тысяч солдат, а у Гусарова отобрал тыщу из зарплаты, но на параде в честь Сороковой Годовщины Великого Октября к всеобщему восторгу вдруг выкатили новый род войск - ракетную артиллерию, способную снести с лица земли Америку, не то, что эту ФРГ, которую достаточно накрыть фуражкой...

Но когда?

"Вы чем тут занимаетесь?!" - врываются их мамы в полуподвал гостиницы, где обитал великовозрастный Караев, сын парикмахерши из Дома офицеров.

Александр знал весь ужас слова "заниматься".

Но занимались они совсем другим - в четыре руки пытаясь развинтить артиллерийский снаряд.

В этот ненастный вечер был порван на клочки его отличный табель за третий класс, а сам он поставлен был на гречку.

Высшую меру воспитания мама применила, предварительно насыпав в угол из пакета и содрав форменные брюки:

"Руки за спину! И не горбись мне, а то!.."

Гречка впилась. Невероятно, что эту кашу он любил - с тающим сливочным маслом и холодным молоком. Центр тяжести перенести нельзя, только буравить крупу коленями, чтобы достать до половиц.