Федор Бесприютный   ::   Короленко Владимир Галактионович

Когда думали, что он не видит, то подталкивали друг друга локтями и смеялись, но всякий, на ком останавливался этот задумчивый взгляд, как-то терялся и будто чувствовал, что где-то что-то не ладно.

- Почему вы делаете то или другое? - спрашивал он иногда об артельных порядках, далеко не всегда, по его мнению, соответствовавших справедливости.

- Да ведь оно уже заведено, - мямлили арестанты.

Молодой человек задумывался и через несколько минут произносил:

- Но ведь это несправедливо.

- Д-да уж... не очень чтобы правильно, что говорить...

- Значит, надо переменить, - замечал молодой человек, как бы удивляясь, что логическая победа далась так легко, даже без спора.

- Да ведь как уж... не нами заведено... невозможно менять, - возражали арестанты, и губы молодого человека нервно вздрагивали. Он смотрел на людей своим испытующим взглядом, как будто разыскивая в них что-то затерянное. Этот взгляд очень смущал партию: все чувствовали, что этот барин в сущности "младенец", но вместе с тем чувствовали также, что среди них есть человек, который обдумывает каждый их поступок, чуть не каждое слово. Это стесняло партию, но никто не чувствовал против барина недоброжелательства. Вначале выходили иногда споры, так как он сам решительно отказывался подчиняться тем правилам, о которых шла речь как о несправедливых и неразумных. Но впоследствии на молодого человека махнули рукой. Даже более - смеясь за глаза над барином как над юродивым, партия незаметно меняла тон своих отношений. Цинизм и разгул стихали порой не в силу сознания, но просто потому, что ощущение пристального анализирующего взгляда разлагало непосредственные чувства грубой толпы и умеряло широту размаха.

Так этот странный человек совершал свой путь с людьми и вместе одинокий. Он вместе с другими выходил поутру с этапа и вечером, усталый, запыленный, приходил на другой, всю дорогу думая о чем-то, наблюдая, порой дополняя свои размышления расспросами. Вопросы были непонятны арестантам, а когда, получив ответ, он кивал головой, будто утверждаясь в своей догадке, собеседники переглядывались друг с другом. А молодой человек шел опять своей дорогой, не глядя по сторонам, весь поглощенный какой-то внутренней работой.

Теперь рядом с молодым человеком, держась за его руку, шел мальчик лет пяти, одетый не совсем по росту. Рукава какой-то кацавейки были завернуты на детских руках, талия перевязана белым платком; таким же платком перевязан подбородок, большой картуз с обширным козырьком, из-под которого глядели простодушные синие глаза ребенка. Он старался шагать широко, чтобы не отставать от остальных.

- Так тебя, значит, зовут Мишей? - спрашивал молодой человек, глядя вперед и о чем-то думая.

- Мишей, - повторил мальчик.

- Чей же ты?

- Мамкин... Вот, - указал ребенок на одну из телег, где сидела женщина с ребенком на руках. Она кормила ребенка грудью и в то же время следила взглядом за Мишей, который разговаривал с "барином". Эта женщина примкнула к партии на одном из ближайших этапов, недавно оправившись от болезни.

- Куда же вы идете? - спросил опять молодой человек.

- К тятьке идем, - ответил мальчик с детской беспечностью в тоне.

- А кто твой тятька?

Этот вопрос несколько затруднил мальчишку.

- Тятька-то? - переспросил он.

- Да... кто твой тятька?

- Тятька!.. - ответил мальчик просто, с полной уверенностью, что этим сказано все, что нужно.

- Глупый, не умеешь барину ответить, - наставительно вмешался шедший невдалеке чахлый арестант и как-то снисходительно-заискивающе улыбнулся барину.

- Глуп еще, не понимает, - пояснил он за ребенка, пользуясь случаем, чтобы вступить в разговор. - А ты говори: посельщик, мол, тятька, вот кто.