Государственная тайна   ::   Залыгин Сергей

- Еще замуж пойдешь, ребятишек народишь. Двуногих.

Елизавета заревела в голос:

- Не хочу, не хочу, не хочу! Пусть ко мне придет Охламон!

Но Охламон уже был под арестом.

Причиной ареста была она - Елизавета.

Бензовоз пытались вытащить из пруда, но безуспешно, там ему и лежать вечно, по поводу бензовоза Владимир Иванович, председатель, сумел бы договориться с ГАИ, но вот с уголовным розыском не мог: человече-ская личность была искалечена и Охламона, хотя он и был несовершеннолетним, предали суду. Суд управился быстро: три года колонии малолетних преступников.

К Елизавете в больницу приходил следователь, молодой, - наверное, практикант юридического факультета.

Следователь сказал:

- Надо же было случиться! Такая шикарная девка - и вдруг!.. Обидно! Что и говорить - обидно. Ну, составим протокольчик - что и как было.

И стал спрашивать, что и как было. Когда было? Какого числа?

Как было? Она сама влезла в кабину бензовоза. Двадцать первого марта. Нынешнего года. Ахламонов ее не звал.

- Зачем влезла?

- Просто так.

- Значит, двадцать первого марта. Во второй половине дня. Запишем.

Елизавету выписали с костылем, но без протеза - протез надо было ждать, хотя Владимир Иванович и договорился, чтобы новинку сработали поскорее, но все равно надо было ждать да ждать этого грустного дня.

Для Елизаветы же наступила совсем другая жизнь, она и не знала, что такая бывает. И в своей собственной жизни Елизавета стала другой - куда девались ее озорство, ее бойкость и расторопность, она и петь перестала, хотя певуньей была до этого на всю деревню. Не стало у нее никаких желаний и замыслов. Никаких...

Она стала заниматься с малышами-дошкольниками, некоторое время, подучившись в городе, была учительницей в первом классе савельевской школы. Детей она любила, но дети относились к ней с жалостью, это ей мешало. Она не могла бегать, а дети не могли без беготни.

Малыши тоже бывают злые: каждый урок Елизавета начинала с того, что стирала с доски две вертикальные палочки, нарисованные мелом, - одна покороче, другая подлиннее...

Охламон в колонии пробыл недолго, попал в армию, кажется, в штрафную роту, потом - в конвойную команду, служил на Колыме "и даже севернее", говорил он о своей службе, когда вернулся в Савельевку.

Нос у него подрос, лицо покраснело, синие жилки на лице еще посинели. Вернулся другим человеком.

С Елизаветой они встретились будто малознакомые люди, об аварии не говорили ни слова, но первое, что он сказал Елизавете, - что теперь он знает государственную тайну.

Ее не многие знают - до нее доходят люди чаще всего из приговоренных к расстрелу, и вот он тоже тайну узнал.

Он сказал:

- Хочешь - иди за меня. Я тебя возьму.

- Нет, - ответила Охламону Елизавета, - жена должна быть женщиной, а какая я женщина? Так себе, существо. В школе, - (тогда школа еще была в Савельевке), - преподаю, так ребятишки так и не могут привыкнуть, что учительница у них без ноги. Так то - дети, а мужчина - нет, никогда не привыкнет. Мне и самой привыкнуть тоже нельзя. Я уже не та, я уже другой человек. У меня даже мыслей об этом нет настоящих. То ли это мысль, то ли нет ее, и я только вспоминаю о ней. Да мне на одной-то ноге и младенца толком не запеленать. Родить - это ничего, это смогу, а запеленать как следует - не смогу.

- Уж так ты наперед все знаешь?

- Знаю! Мне еще годков семь-восемь было, а я младшенького своего братика ловко так пеленала. Не хуже, чем у матери, получалось. Но то на двух ногах вокруг младенца увиваешься... К тому же жена должна быть женщиной, а я кто? Ты о жизни на Марсе все еще думаешь?

- Думаю! - кивнул Охламон. - Но все равно самое главное - это она, государственная тайна.