Грибной царь   ::   Поляков Юрий

Пока они шли по бульвару от Крупской к Грибоедову, он сумел убедить сомневавшегося Свирельникова в том, что риска никакого: здание полностью сгорело, и определить, была ли там установлена сантехника, невозможно. Более того, бывший опер, понизив голос, сообщил, что подобную услугу уже оказали заинтересованным лицам известная строительная фирма, якобы поставившая столярку и проведшая отделочные работы, а также знаменитая американская компания, как бы оснастившая больницу новейшим диагностическим оборудованием.

— Соглашайся! Америкосы в плохое дело не полезут! Этой больницей занимаются большие люди. Очень большие. А когда едят великаны, лилипуты сыты крошками…

Свирельников любовно покрутил в голове сумму, названную Алипановым, и решился…

«Идиот, кретин, козел, тварь безмозглая!»



10

— М-да, уважаемый герой капиталистического труда! — огорченно молвил доктор Сергей Иванович. — Не бережете вы себя!

Говоря это, он как бы невзначай кивнул на пластмассовый человеческий череп, купленный, наверное, в магазине наглядных медицинских пособий.

— А что такое? — рассеянно спросил Свирельников.

Он продолжал внутридушевно материть себя за то, что поддался на уговоры Алипанова, и теперь, судя по всему, за ним следят то ли фээсбэшники, то ли обэповцы.

— М-да, — вздохнул врач. — Относитесь вы к организму с преступной халатностью!

«Халатность, халатность… — Михаил Дмитриевич поежился от холодных прикосновений стетоскопа к груди. — Наверное, от слова „халат“. Ну да: когда на человеке не рабочая одежда, а какая-нибудь домашняя хламидия, он и к делу относится соответственно — халатно. Нет, не хламидия, а хламида. Хламидии — это то, от чего лечил Василий Моисеевич. Если бы он еще и от глупости лечил! Так подставиться!…»

Михаил Дмитриевич достаточно долго прожил с филологиней, чаще заглядывавшей в этимологический словарь Фасмера, чем в книгу о вкусной и здоровой пище, и успел пристраститься к словокопанию. Тоня окончила филфак МГУ, работала редактором в разных издательствах и, переписывая неудачные рукописи, существовала в бесконечном поиске синонимов и переносных значений. Она могла проснуться среди ночи, растолкать мужа и спросить «Как ты думаешь, „раб“ и „холоп“ — синонимы?» Сначала он злился, но потом и сам заразился этой болезнью. Когда они уже почти договорились пойти в суд, Свирельников задумчиво сообщил ей:

— Странное слово «развод»…

— Почему? — удивилась Тоня.

— Ну, в одном смысле понятно: людей как бы разводят в разные стороны…

— А в другом смысле?

— В другом: как бы отпускают на развод. В смысле — размножения…

— Чисто мужская этимология. Заходи, если устанешь от размножения! Все-таки не чужие! — И она посмотрела на него с тоскливой надеждой.

— Зайду…

Но в суд они так и не пошли. Сначала передумала Тоня, надеялась, что муж отбесится и вернется. Потом, когда она наконец согласилась, у Михаила Дмитриевича началась ссора, а потом и дележ с Веселкиным, и разумнее было фирму и «дочки», оформленные на жену, пока не трогать. Тем более что она мало что знала. Догадывалась, подписывая доверенности, что муж химичит, но ведь все химичили. Что такое 90-е? Большая химия.

Стетоскоп уже нагрелся, и теперь Свирельникову казалось, будто по спине осторожно переступает теплыми ножками гном.

— Шумы-то у вас нехорошие, — сообщил доктор Сергей Иванович.

— Неужели так плохо? — спросил Михаил Дмитриевич с улыбчивым испугом.

Врач оставил стетоскоп, вернулся к столу, еще раз расправил гирлянду кардиограммы и долго ее рассматривал.

— Нездорово! — наконец вымолвил он.

— Что делать?

— Для начала — ничего не делать. По крайней мере — недельку. Стрессы были?

— Конечно.