Иосиф в Египте (Иосиф и его братья, книга 3)   ::   Манн Томас

- Конечно, - отвечал тот, - да и как же он мог иначе сказать? Если он хочет видеть меня, он говорит: "Пришли ко мне Ба'алмахара". Ибо таково мое имя. А с тобой труднее, ведь у тебя и имени-то нет.

- Неужели ему так часто хочется тебя видеть, - сказал Иосиф, - хотя у тебя струпья на голове? Ступай же. Спасибо за известие.

- Это что еще за новость! - воскликнул Ба'алмахар. - Ты должен пойти со мной вместе, чтобы я привел тебя к нему, ведь если ты не явишься, мне несдобровать.

- Сначала, - отвечал Иосиф, - нужно допечь эту лепешку. Я возьму ее с собой, чтобы господин мой отведал моего необычайно вкусного печева. Посиди спокойно и подожди!

Под понуканья раба он допек лепешку, затем поднялся с пяток и сказал:

- Иду.

Ба'алмахар проводил его к старику, созерцательно сидевшему на циновке у низкого входа в свой дорожный шатер.

- Слышать значит повиноваться, - сказал Иосиф и поздоровался.

Глядя на меркнущую зарю, старик кивнул головой и, не поднимая руки, движением одной лишь кисти, показал Ба'алмахару, чтобы тот удалился.

- Я слыхал, - начал он, - что ты говорил, будто ты пуп мирозданья.

Иосиф с усмешкой покачал головой.

- Какие же это слова, - отвечал он, - я мог невзначай обронить в разговоре, чтобы их так превратно передали моему господину? Дай мне подумать. А, знаю, я сказал, что у мира множество средоточий, столько же, сколько человеческих "я" на земле, для каждого "я" свое.

- Ну, это то же самое, - сказал старик. - Ты, значит, и в самом деле болтал такой вздор. Я никогда не слыхал ничего подобного, сколько ни ездил по свету, и теперь вижу, что ты действительно ругатель и наглец, каким мне описали тебя твои прежние хозяева. Что же это получится, если в великой гуще человеческой каждый дурак и молокосос почтет себя, где бы он ни был, пупом мирозданья, и куда девать такое множество средоточий? Когда ты сидел в колодце, куда угодил, - как я вижу, вполне заслуженно, - этот колодец и был, по-твоему, священной серединой мира?

- Бог освятил его, - отвечал Иосиф, - наблюдая за ним, не дав мне погибнуть в нем и направив вас как раз по соседней дороге, почему вы меня и спасли.

- _Так что_ тебя и спасли или _чтобы_ тебя спасли? - спросил старик.

- И _так что_, и _чтобы_, - ответил Иосиф. - И то и другое, все зависит от точки зрения.

- Ты, однако, болтун! До сих пор и так уже не могли решить, что считать серединой мира - Вавилон с его башней или, может быть, место Абот на великой реке Хапи. А ты делаешь этот вопрос еще сложнее. Какому ты служишь богу?

- Господу богу.

- Значит. Адону, и оплакиваешь заход солнца. Против этого я ничего не имею. Такая вера - это еще куда ни шло. Уж лучше верить в Адова, чем твердить как сумасшедший: "Я средоточие". Что это у тебя в руке?

- Лепешка, которую я испек для моего господина. Я необыкновенно ловко пеку лепешки.

- Необыкновенно? Посмотрим.

И старик взял у него лепешку, повертел ее в руках, а затем откусил от нее кусок коренными зубами, ибо передних у него не было.

Лепешка была не лучше, чем она могла быть; но старик сказал:

- Она очень хороша. Не скажу "необыкновенна", потому что это уже сказал ты. Лучше бы ты мне предоставил это сказать. Но лепешка хороша. Даже превосходна, - прибавил он, продолжая жевать. - Приказываю тебе печь их почаще.

- Так и будет.

- Правда ли, что ты умеешь писать и можешь вести список всяких товаров?

- Мне это ничего не стоит, - отвечал Иосиф. - Я пишу и человеческим, и божественным письмом, и палочкой, и тростинкой, как угодно.

- Кто научил тебя этому?

- Один мудрый раб, управитель дома.

- Сколько раз входит семерка в семьдесят семь? Ты, наверно, скажешь два раза?

- Два раза лишь на письме. Но по смыслу, чтобы получить семьдесят семь, мне нужно взять семерку сначала один раз, затем два раза, а потом восемь раз, ибо это число составляется из семи, четырнадцати и пятидесяти шести.