Иветта   ::   Триоле Эльза

Здесь можно было отдохнуть по-настоящему, здесь мать снимала корсет, а отец позволял себе пожаловаться на боли в желудке, здесь хотелось укрыться, когда бывало тоскливо и одолевала усталость, здесь родилась Иветта, здесь отец ворочался с боку на бок, если к концу месяца приходилось туговато, здесь на вышитом разноцветной шерстью коврике перед кроватью Иветта играла, пока мама одевалась! вот этот трехстворчатый полированный зеркальный шкаф видел, как портниха примеряла Иветтс платья и как взрослела Иветта…

Иветта усаживалась на край двуспальной кровати, и только в слепоте родительской можно было не заметить, каким оживлением светилось се лицо, как блестели глаза, как прекрасны были губы, с которых стерлась помада, а очертания лба и щек выступали резче, обнаженнее.

– Повеселилась, девочка? – спрашивал отец, тощий, длинный, словно жердь, – лицо его белело среди белых подушек; мать звонко чмокала Иветту в обе щеки. На волосы мадам Валлон, все еще белокурые, была надета сетка, а фланелевая рубашка на ее телесах напоминала бурдюк с водой.

Иветта рассказывала содержание картины, которую видела, и последние слухи об окончании войны, о приходе или уходе немцев.

– Сегодня вечером англичане сообщили… – начинал отец.

А мать жаловалась, что папа совсем помешался на радио, когда у нас такие соседи… и, кроме того, прохожие… Иветта шла на кухню приготовить липовый чай и подавала его на подносе с печеньем или конфетами, принесенными из кино. Потом она тушила свет, а мама продолжала жаловаться, что папа ведет себя неосторожно, каждый день забывает плотно задвигать занавеси у себя в кабинете и в конце концов дождется, что немцы выстрелят в окно. Иветта закрывала за собой дверь.

– Ты не находишь, мамочка, что наша девочка с каждым днем хорошеет? – спрашивал папа в темноте, поворачиваясь на бок.

– Дочка у нас просто клад – красивая, и милая, и ласковая, – вторила мать. – Покойной ночи, папочка.

Иветта быстро раздевалась, ложилась, тушила свет, чтобы скорее предаться воспоминаниям о прошедшем вечере. Вчера ее спутником был Пьер, сегодня – Жак… Впрочем, не все ли равно, Пьер, или Жак, или еще кто-нибудь, – все они были одинаково милы с ней и ко всем она относилась одинаково хорошо. Родители правильно говорили, что Иветта не только красивая, но и добрая, ласковая девушка… Ей исполнилось уже двадцать лет, но что-то детское, умилительно детское сохранилось у нес и в округлости щек, и в ямочках на руках, и в манере небрежно втыкать гребень в свои густые черные волосы, и в простодушии, с каким она выставляла напоказ голые коленки, и в любовании своей грудью и бедрами, имевшими для нее прелесть новизны. А между тем грудь у нее была вполне развившаяся, и губы она красила, точно взрослая. Как чудесно сверкали между этими красными губами крупные ровные зубы, да и вся Иветта была такая же здоровая, чистая, крепкая, как и ее зубы.

Деде не часто бывал в родном городе. Но, приехав, он, прежде чем отправиться на велосипеде домой, в загородное поместье родителей, забегал за Иветтой в магазин готового платья. И хотя они по-прежнему спускались в свой райский сад, этот новый Адам с ясным и уже опытным взглядом держался несколько отчужденно, и казалось, что он опять вдвое старше Иветты. А потому и она вела себя с ним как благовоспитанная барышня, без малейших вольностей. У каждого из них была своя загадочная жизнь.