Январские ночи   ::   Овалов Лев Сергеевич

Это было незабываемое впечатление!

Начальником политотдела оказалась женщина в кожаной куртке и хромовых сапогах…

Мне приходилось видеть до революции строгих ученых дам — педагогов, врачей, искусствоведов, и вот передо мною была одна из них.

Начальнику политотдела доложили обо мне, она повернулась, хотя у меня до сих пор сохранилось ощущение, будто какая-то незримая сила сама поставила меня перед нею. Повернулась и… поднесла к своим близоруким глазам лорнет.

Да, лорнет!

Эта встреча описана мною в романе «Двадцатые годы», а первое слово, услышанное мною из ее уст, было «расстрелять».

Да, расстрелять!

Возможно, прежде чем это сказать, она говорила что-то еще, но до сих пор у меня в ушах звучит этот приговор.

Речь шла вот о чем. Старик-отец прятал в клуне или, сказать понятнее, в риге сына-дезертира, парня нашли, и обоих только что доставили в трибунал.

С Землячкой советовались, как с ними поступить.

Дезертиры в те дни были бедствием армии, им нельзя было давать потачки, и Землячка не могла, не имела права проявить мягкость.

Несколькими часами позже у меня с нею состоялся душевный разговор, но много воды утекло с той встречи до той поры, когда я понял, что эта черта ее характера именуется не жестокостью, а твердостью.

Снова я встретил Землячку спустя почти десять лет.

В декабре 1928 года на сессии ЦИК СССР обсуждался вопрос о мероприятиях по подъему урожайности. Докладчиком по этому вопросу выступал Я.А.Яковлев, редактор «Крестьянской газеты» и одновременно заместитель Г.К.Орджоникидзе, председателя ЦКК и наркома РКИ.

А я в эти годы служил в «Крестьянской газете» и по поручению Я.А.Яковлева писал отчет о сессии.

С Землячкой я столкнулся на лестнице Большого Кремлевского дворца.

Только что кончилось заседание, я выскочил из зала и мчался вниз, торопясь в редакцию. Бежал сломя голову, перепрыгивая через ступеньки, и вдруг опять незримая сила остановила меня. Навстречу мне поднималась сухонькая строгая дама в платье серо-жемчужного цвета.

Она возникла на одном из маршей беломраморной лестницы, и я сразу ее узнал, хотя с первой встречи миновало девять лет. Мне хотелось промчаться мимо, однако ноги мои налились свинцом. Я прижался к перилам. Я боялся ее, о строгости ее ходили легенды.

«Ну скорее, скорее, — мысленно подгонял я ее, — иди же, иди, поторопись в зал…»

Но она остановилась. Подняла руку и поманила к себе пальчиком. Так, как сделала бы это любая классная дама. Что оставалось делать? Медленно пошел я по широким ступеням лестницы навстречу своей безжалостной судьбе, принявшей на этот раз образ Розалии Самойловны Землячки.

На черном шнурке, струившемся вниз от ее шеи к поясу, покачивался лорнет в черепаховой оправе. Землячка близоруко прищурилась, подняла лорнет, приставила к глазам и внимательно на меня посмотрела.

Душа моя ушла в пятки.

Посмотрела, укоризненно покачала головой и, не произнеся ни слова, пошла своею дорогой.

Вся встреча длилась не более двух-трех минут, а вот подите ж, запомнилась на всю жизнь.

Розалию Самойловну здорово все побаивались, недаром Демьян Бедный посвятил Землячке такие стихи:

От канцелярщины и спячки

Чтоб оградить себя вполне,

Портрет товарища Землячки

Повесь, приятель, на стене…

Бродя потом по кабинету,

Молись, что ты пока узнал

Землячку только по портрету…

В сто раз грозней оригинал!

Землячка пошла дальше, но я уже перестал прыгать козлом и тоже степенно зашагал вниз.

Потом Землячка приехала как-то в редакцию «Крестьянской газеты», она интересовалась постановкой массовой работы, а так как в ту пору я заведовал отделом селькоров, мне пришлось давать ей объяснения.

«Крестьянская газета» многих своих селькоров направляла учиться в различные учебные заведения страны, часть их училась в Москве, и студенты эти долго не порывали связи с газетой и постоянно толклись в редакции.