Эвкалипт   ::   Бейл Мюррей

У Холленда один такой экземпляр обозначал собою северо-восточный угол участка, тот, что смотрит в сторону города: размахивал себе белыми руками-ветками в темноте, ни дать ни взять — взбесившийся землемерный колышек.

Можно было бы до бесконечности превозносить своих любимцев или же, напротив, вернуться к перечислению ботанических терминов, что сами по себе попадают почти в тон, либо представляют собою краткое резюме, если, конечно, такое возможно, либо безнадежно неуместны, ни к селу ни к городу, как говорится, зато привлекают взгляд чисто лингвистической экзотичностью — как, например, platypodos; в то время как всего-то и нужно (естественно, кроме начала как такового) указать, что эвкалипт совершенно самостоятельный, и при этом… ну да ладно, неважно.

В стародавние времена жил да был один человек… а что не так-то? Допустим, начало не самое оригинальное, зато проверенное временем, что уже обещает нечто ценное, весомое, некий глубинный импульс, на который, того и гляди, отзовешься, широкий спектр возможностей для занесения на бумагу.

Давным-давно жил-был один человек — жил в собственном имении на окраине захолустного городишки в Новом Южном Уэльсе [5] и никак не мог решиться, что ему делать с дочкой. И тогда принял он решение самое что ни на есть неожиданное. Какое-то время люди только об этом и судачили, только об этом и думали, пока не осознали, что оно вполне в его духе и удивляться, собственно говоря, тут нечему. Впрочем, толки и по сей день не улеглись, ибо последствия пресловутого решения до сих пор ощущаются и в самом городишке, и в его окрестностях.

Звали сего человека Холленд. Жил Холленд с единственной своей дочерью в имении, границей которого с одной стороны служила река цвета хаки.

Находилось имение к западу от Сиднея, через степь и прямо на солнце; на японской машине часа четыре езды.

Повсюду вокруг земля смахивала на этакого геологического верблюда: неспешно вздымающаяся все выше, бурая, загрубелая, вся в пятнах теней, что словно подрагивали в жару, и бесконечно терпеливая с виду.

Кое-кто утверждает, будто помнит тот день, когда Холленд приехал в тамошние края.

Жара стояла — не продохнуть; сущее пекло. Холленд сошел с поезда один, без женщины — тогда еще без. Не задержавшись в городе даже стакан воды выпить, он поспешил прямиком в свое новообретенное имение, проданное за отсутствием наследников, и принялся обходить его пешком.

Были там запруды цвета чая с молоком, и сараи из рифленого железа на трапециевидном склоне, и лесные склады с запасами колотых дров, и — ржавчина. Одинокие дебелые эвкалипты царили над знойными пастбищами; стволы их в сумерках отсвечивали алюминием.

Первым здесь обосновался тощий, поджарый поселенец с тремя сыновьями. Поначалу спали они прямо как были, в одежде, согреваясь под мешками из-под зерна или под боком у овчарки; этим волосатым парням с изможденными лицами было не до женщин — с бабами, всяк знает, хлопот не оберешься! Никто из них так и не женился. То был народ скрытный, себе на уме. В бизнесе они предпочитали не выдавать своих истинных намерений; жили, чтобы приобретать, умножать и копить. При первой же возможности чего-нибудь да прибавляли: огороженное пастбище-другое то здесь, то там, акры и акры земли; несли в заклад все ценное, зато прирезали даже испещренный нездоровой сыпью склон по другую сторону холма, вечно погруженный в тень и заросший репейником, — и наконец исходный участок каменистой земли совсем растворился, волнообразно растекся сколько хватало глаз, по форме вилочки — грудной кости птицы, — а не то сломанной тазовой кости.

Эта четверка просто помешалась на кольцевании деревьев. Не брезговали они ни стальными ловушками, ни огнем, ни всевозможными ядами и цепями.