Казнить нельзя помиловать   ::   Наседкин Николай

Он подъехал к вокзалу взъерошенный, еще багровый от пережитого унижения и с квитанцией в бардачке на трехрублевый штраф (все ж талон капитанишка не продырявил - сдрейфил!) тогда, когда пассажирский из Москвы уже стронулся с места, отправляясь на отдых в тупик.

Еще издали, объезжая громадный тугой фонтан, пенящийся на привокзальной площади, он увидел на высоком крыльце у главного входа фигурку Юлии в голубых брючках и белой майке. На майке пламенела какая-то надпись. Юля поставила на небольшой чемодан крепко набитую сумку, придерживала ее руками и спокойно, без суеты посматривала по сторонам. Сразу было видно: она ни капельки не сомневается - он обязательно ее встретит.

Валентин Васильевич даже и сам не ожидал, что так по-мальчишески обрадуется, прямо-таки задрожит, увидев ее, и остро пожалел, что не решился купить цветы. Он припарковался, выскочил из машины, торопливо замкнул дверцу, проверил - надежно ли, и устремился к девушке сквозь густой поток привокзальной толпы.

"Не дай Бог, кто из знакомых увидит - пропал!" - мелькнуло в голове Фирсова. Он на всякий случай быстренько огляделся по сторонам. Только он хотел успокоиться, как вдруг:

- Валентин Васильевич!

Он вздрогнул и испуганно оглянулся.

2. Фундамент

Если говорить откровенно, Валентин Васильевич Фирсов слегка стыдился своей жены.

Сошлись они тринадцать лет назад, в пору, когда Фирсов был голодным, относительно худым и истекающим слюной студентом. В пединститут он поступил поздно и только с третьей попытки. В деревне, где он рос, имелась только восьмилетка, да и в той Валя Фирсов, лопоухий и длиннолицый пацан, больше по коридорам слонялся, чем сидел в классе. Учение он не любил, давалось оно ему с превеликим трудом, с муками и слезами. Немалую роль в усвоении им школьных премудростей играл старый солдатский ремень отца, ставший мягким и пегим от старости, но литая пряжка сохранила свою убойную силу. Она, бывало, в минуты тятькиных экзекуций так огненно припечатывалась к пухлым ягодицам Вали, что от боли его ломкий голос срывался на поросячий визг. Однако ни ремень отцовский, ни слезные заклинания матери не будили в маленьком Фирсове страсти к учебе - голова его усваивала из курса наук весьма малую толику на нетвердую хилую троечку.

После восьмилетки, когда встал вопрос о дальнейшем жизненном пути Вали Фирсова, случилась в их семье очень большая баталия. Крепкий брусчатый дом о пяти окнах по фасаду ходил ходуном и трясся от ора, плача, брани и свиста ремня. Но ни заалевшие звезды от пряжки на заднице, ни проклятия и опять же мольбы матушки, ни даже угроза отца, что он лишит сына наследства, резону не имели, и Валя от школы-интерната в райцентре отбрыкался наотрез. Пошел к отцу, который заведовал отделением в колхозе, на конюшню.

Так бы и проробил всю жизнь конюхом, если бы судьба не сдала карты по-своему. То ли потому, что Валя Фирсов был сынком заведующего, то ли потому, что единственный из молодых в деревне не имел комсомольского поручения, а это по тем временам ни в какие ворота не лезло, только вдруг его назначили, как выразился на собрании секретарь комсомольского комитета колхоза, вожаком молодежи отделения. Это событие переломило судьбу Валентина Васильевича Фирсова, предопределило его будущее и, видимо, конец.

Нахаловка стояла в хорошем уголке области, на берегу чистой речушки Синявки, окруженная светлыми лесами с просторными полянами. Сюда любило наезжать начальство разных рангов, в том числе и комсомольское. И Валя Фирсов вскоре приобрел славу гостеприимного хозяина. С помощью родителей, тонко понимающих суть, он всегда находил чем угостить высоких гостей благо, дом у них был не дом, а полная чаша.