Комиссия   ::   Залыгин Сергей

И вот все гулко дышали сыроватым осенним и пахучим воздухом, переговаривались кто о чем, кто где стоя, кто где сидя - на бревнах, на только что сколоченном школьном крылечке и наверху - на последнем венце нового сруба. Там, повыше, лица плотников освещались последним светом нынешнего дня, ожиданием чего-то завтрашнего. Свет поигрывал и на плотницких топорах, одним углом воткнутых в бревна верхнего венца, железные подковки плотницких сапог тоже игрались блесткими пятнышками.

Вот тут-то, в эту минуту ожидания, и угадал громко откашляться Иван Иванович Саморуков и повел речь о том, как раньше было, когда лебяжинские жители еще помнили наказ старца Самсония Кривого жить между собою дружно, семейно, не делать больших грехов один против другого.

- Ну и как же это достигалось-то? - спросил кто-то, чей-то женский голос. Вернее всего - голос Зинаиды Панкратовой. - Как это может быть?

- Да ведь просто, - стал разъяснять Иван Иванович, - так же вот, как и нонче у нас делается, так же артельно. Только не на один день собирались жители в общее дело, а на многие дни. Поскотину сколь раз переносили подальше от деревни - так городили ее по неделе. Зимой рыбалку делали на озере - тоже по три-четыре дни долбили лед, тягали сети, после мирским же обозом везли рыбу крушихинскому купечеству. Дешево продавали, зато помногу и быстро управлялись и сами рыбный запас имели до весны. А вот нынче Калашников Петро поминал здесь о смолокуренном промысле - так ведь было же это в ранешние годы, было! Артель - трое-четверо - гнала на всю Лебяжку деготь и скипидар, а их за это хорошо отдаривали хлебом. Или вот говорилось нынче: вдовам-сиротам оказать бы посильную помочь. А ведь и это было! В кажный строк - зимой, весной, летом и осенью - был вдовий день, а то и два и три, и всем селением шла на вдов работа: дрова им рубили, и холстины им же ткали, и подворья чинили-ремонтировали, а в другой раз так и ставили новые, вот как нынче школу! Ежели бы всего такого не было - откуда бы она взялась, нынешняя Лебяжка, более чем на двести сорок дворов селение? Да сгинула бы она на веки веков! Это уже не помнится, сколь разных деревень и деревушек по Сибири не прижилось, перемерло, погорело, разорилось-разбежалось на разные стороны. А когда Лебяжка выстояла - надо же понимать, как это с нею было, как случилось?

Тут Дерябин перебил воспоминания Ивана Ивановича:

- Какая была жизнь, той уже не будет. Уже до основания устарела она. А вот как будет? Вот что есть основное и главное! Вот об чем тебе бы на старости годов надо бы знать, гражда-нин Саморуков.

- А я скажу! - ответил Иван Иванович. - Мы вот сейчас как бы всем жительством собра-лись, и уже темно кругом, а расходиться врозь нам всё одно неохота. А тогда и не разойдемся. Повременим сколько-то и приговорим нынешним сходом сделать так: школу миром закончить до последнего в ей гвоздочка, артель дегтярную тоже сделать, вдовам-сиротам устроить ихний день, не позже как через неделю послать подвод пять-шесть от общества с самогонкой и с непьющими мужиками на станцию, чтобы приторговали какой-никакой одежонки для ребяти-шек, иголок бабьих и прочего. Ну, и далее так же! Так же и так же! Кроме артельной жизни, не вижу от беды другого исходу. Не вижу, нет!

- Да кто же за всё такое возьмется? Война гражданская - уже вот она! Рядом! И ею пора заняться, а не дровишками вдовьими! - не унимался Дерябин.

- Лесная ваша Комиссия возьмется, - сказал Иван Иванович. - Пущай она оправдывает народную доверенность! Наперед всего пущай она воюет против войны, делает ей всё напере-кор, гражданин Дерябин!

Калашников Петр, сидя наверху, на стропильной связке, сказал оттуда:

- Это нам, граждане, и вовсе не по силам. Мы много ли ден как выбраны, но уже сделали ряд неправильностей. Их кажный знает. Особенно сказать, так Севка Куприянов должон помнить их.