Крамола   ::   Телешов Николай Дмитриевич

Святой Николай крепко стоял за народ, за права его, за человеческую его честь!

Воронов весь насторожился и глядел то на Федора, то на Яшу, то на дедушку, словно не веря, что здесь сейчас раздаются такие слова. Он сделал было шаг вперед, но остановился, попятился и замер, как бы почуя добычу; только глаза его бегали, прищуривались и иногда вспыхивали в ожидании чего-то очень приятного, очень желанного. Чуть улыбаясь, он стоял, опершись рукой о прилавок, где наложены были один на один ореховые киоты с стеклянными дверцами, и весело закручивал свои пушистые баки.

- Да! Да! - разгораясь, все громче и громче говорил Федор. - Это вы взяли ключи разумения, вы связали бремена тяжелые, неудобоносимые и навалили их на плечи людям. Горе вам, лицемеры!.. Вот они - святые великомученики! - восторженно взывал он, поднимая обе руки и широко указывая ими на иконы, которыми была переполнена вся лавка. - Мы чтим страдание их, мы молимся им, заступникам нашим в бедах и в горе, павшим за истинное Христово учение, а господь наш заповедал людям душу свою положить за други своя и возлюбить ближнего, как себя самого.

Федор повернулся вдруг к Воронову и, вытянув во всю длину свою руку с широким отвисшим рукавом, указывал прямо в его лицо.

- Смутитесь же, разбойники, перед новыми жертвами!..

А вот и сам Спаситель наш, призывающий к себе всех труждающихся и обремененных...

Федор стремительно шагнул к распятию и высоко поднял обе руки над грудью Христа.

У подножия высокого креста тощая и длинная фигура Федора, в холодной заштопанной и полинявшей рясе, с открытой головой и жидкими поднявшимися волосами, казалась точно возникшей откуда-то из глубины веков. Говоря о святых, Федор и сам был похож сейчас на какого-то мученика, навлекающего на свою голову страдания и казнь:

видно было, что он уже не владеет собой и кидается в бездну, а Воронов сторожит его, как паук с раскинутой сетью, выжидает и томит свою жертву.

Дедушка сидел молча, шевеля губами, точно пережевывая что-то, моргая и тяжело дыша, а руки его тряслись н хватались за газету, за счеты, за бороду и за дрожавшие колена.

Яша, взволнованный и побледневший, как в первое знакомство с Вороновым, с раздувшимися ноздрями и стиснутыми зубами, стоял и глядел на Федора и переносил взоры туда, куда тот указывал: на иконы, на Воронова и на распятие. Он глядел сейчас на бледное чело Христа в терновом венце, на печально опущенную голову с закрытыми глазами, на распятые руки и ноги, на пробитое ребро и на кровь, струившуюся из раны.

- "Сия есть кровь моя"! - взывал восторженно и исступленно Федор, протягивая ладонь и указывая ею на рану. - "Кровь моя, за вас и за многие изливаемая..." Изливаемая за людей, обманутых и обворованных сильными мира сего, и даже за вас, верные царские слуги, за вас, враги темного, несчастного народа... И за тебя! - крикнул он на Воронова, обжигая его взором, полным гнева и презрения. - И за тебя, обманщик и палач! И за тебя, христопродавец!..

Воронов попятился и сжался.

- Вот как? - прошипел он в ответ. - Так вот ты какой? - сказал он, выпрямляясь и меряя Федора взглядом с головы до ног. - Ну и поп! обратился он к дедушке и опять перенес взгляд на Федора. - По таким молодцам давно тюрьма плачет. Ну и поп! - повторил Воронов, взглядывая на Яшу и словно в удивлении разводя руками. - Вот так поп!

И вдруг закричал и затопал ногами:

- В тюрьму тебя, Гришка Отрепьев! В тюрьму тебя, расстрига!

Он вытащил вдруг откуда-то из кармана полицейский свисток и, быстро всунув его в рот, надул щеки, краснея от напряжения и злобы. Резкий, переливающийся, тревожный свист загремел неожиданно на всю лавку.

В этот же миг Яша, схватив себя за волосы, ринулся из-за конторки вперед, не помня себя, не рассуждая и отшвыривая ногами стул и табуретку, с грохотом покатившиеся по полу. Как это случилось, никто не успел заметить.