Ленинградская история   ::   Медякова Элла

В свои 28 лет я толком не знала, кто эта женщина с профилем древнеримской императрицы Люции, пока мне не рассказали. Однако втайне я изумилась ее замечанию, потому что она угадала мою тогдашнюю двойственность - несомненное переживание несчастья и одновременно некое кокетство своим положением. Однажды она сказала своим глубоким низким голосом кому-то из свиты:

- Вечером завтра приведите ко мне эту кокетку...

Ночь я не спала, читала ее стихи, которые помогли мне многое понять. Эта ночь превратила простую, в сущности, любовную интрижку в глубокую страсть.

И вот наступил вечер. Номер был двойной, что считалось в тогдашнем Доме творчества писателей архипочетным. И, надевая свою "козью" ногу, я решила, что скажу пару слов и уйду. Я отчего-то боялась ее.

В этом роскошном номере мне был предложен чай. Я робко села напротив, отставив костыли в сторону, хотя робкой тогда себя не считала. Свита оставила нас одних. Она внимательно изучала меня с ног до головы. Потом стала читать стихи:

Если б все, кто помощи душевной у меня просил на этом свете, - все юродивые и немые, брошенные жены и калеки..., мне прислали по одной копейке... но они не слали мне копейки, а со мной своей делились силой, и я стала всех сильней на свете - так что даже ЭТО мне не трудно было...

Что такое это, я понять тогда была не в силах. И, признаюсь, даже обиделась. Ведь я считала, что скоро буду как раньше - независимая, легкомысленная, хорошо ходящая. И у меня сейчас есть возлюбленный. И так будет всегда.

- Что это вы поете вместе с ним, когда обнимаетесь и целуетесь на скамейке за столовой? - спросила она, лукаво усмехаясь. Я покраснела до слез. О, профиль императрицы Люции, о, шаль на полных плечах, сколотая старинной камеей!

Не могла же я сказать этой, столь уверенной в себе пожилой женщине, что мы пели "Эдвин, из-за любви безумной такой не в силах стать я скромной с тобой, так низко пала...". При этом мы целовались действительно без конца.

Она, не получив от меня ответа, задумалась, полузакрыв глаза с большими веками, и не мне, грешной, было судить, о чем... Не только судить, но даже предполагать. Вообще говоря, женщины любят растравлять душевные раны, свои и чужие, чтобы потом долго их зализывать. Эта была не такая.

И она спросила меня, делающую вид, что допиваю чай:

- Любите его?

Сейчас мне столько лет, сколько ей было тогда, и, боюсь, ее вопрос меня глубоко оскорбил. Конечно, люблю, разве все не видят, как я его люблю?

- А что станете делать, когда он разлюбит?

Тут я гневно воскликнула, возмущенная, поперхнувшись ненужным чаем:

- Разлюбит?! Он?! Да никогда этого не будет!

О взгляд ее в сторону! Римская гордая голова!

На прощанье она мне подарила зелененькую коробочку с духами. Но в гости на чай больше не позвала. Видимо, неинтересной я ей показалась. Потом мы только вежливо раскланивались. Но я не очень была этим опечалена. Я с головой погрузилась в свой неповторимый роман. К тому же надвигались проблемы с работой, потому что профессии как таковой у меня не было. Так, один диплом непрестижного технического вуза плюс пять лет трудового стажа при двух декретных отпусках - всего ничего. Шли годы и годы. Вначале они тянулись медленно, потом побежали быстрее. И что странно - чем крепче я становилась на ноги, тем быстрее уходила любовь, казавшаяся вначале вечной.

Только что я научилась ходить на протезе, и нате вам - поднатужилась и защитила диссертацию. Мой же возлюбленный в это время успел жениться, но ненадолго и не на мне, потом развестись, чтобы вступить в связь с молоденькой лаборанткой, которая даже родила ему сына. Он то уходил, то возвращался ко мне, то опять уходил, а куда и к кому, я не спрашивала. Я всегда была женщина северная и тушила свои эмоции, едва они возникали. Просто я всегда была чем-нибудь занята.