Лик   ::   Набоков Владимир Владимирович

Ну, предложи мне что-нибудь... Попробуй! Может быть, все-таки меня озолотишь, а? Слушай, знаешь что,-- я тебе продам револьвер, тебе очень пригодится для театра, трах -- и падает герой. Он и ста франков не стоит, но мне ста мало, я тебе его за тысячу отдам,-- хочешь?

-- Нет, не хочу,-- вяло проговорил Лик,-- И, право же, у меня денег нет... Я тоже -- все такое -- и голодал и все... Нет, довольно, мне плохо.

-- А ты пей, сукин кот, вот и не будет плохо. Ладно, черт с тобой, я это так, на всякий случай, все равно, не пошел бы на выкуп. Но только, пожалуйста, ответь мне на мой вопрос. Кто же это решил, что я должен страдать, да еще обрек ребенка на мою же русскую паршивую гибель? Позвольте,-- а если мне тоже хотится сидеть в халате и слушать радио? В чем дело, а? Вот ты, например, чем ты лучше меня? А ходишь гоголем, в отелях живешь, актрис, должно быть, взасос... Как это так случилось? Объясни, объясни.

-- У меня,-- сказал Лик,-- у меня случайно оказался... ну, я не знаю,-- небольшой сценический талант, что ли...

-- Талант? -- закричал Колдунов.-- Я тебе покажу талант! Я тебе такие таланты покажу, что ты в штанах компот варить станешь! Сволочь ты, брат. Вот твой талант. Нет, это мне даже нравится (Колдунов затрясся, будто хохоча, с очень примитивной мимикой). Значит, я, по-твоему, последняя хамская тварь, которая и должна погибнуть? Ну, прекрасно, прекрасно. Все, значит, и объяснилось, эврика, эврика, карта бита, гвоздь вбит, хребет перебит...

-- Олег Петрович расстроен, вы, может быть, теперь пойдете,-- вдруг из угла сказала жена Колдунова с сильным эстонским произношением. В голосе ее не было ни малейшего оттенка чувства, и оттого ее замечание прозвучало как-то деревянно-бессмысленно. Колдунов медленно повернулся на стуле, не меняя положения руки, лежащей как мертвая на столе, и уставился на жену восхищенным взглядом.

-- Я никого не задерживаю,-- проговорит он тихо и весело.-- Но и меня попрошу не задерживать. И не учить. Прощай, барин,-- добавил он, не глядя на Лика, который почему-то счел нужным сказать: -- Из Парижа напишу, непременно...

-- Пускай пишет, а?-- вкрадчиво произнес Колдунов, продолжая, по-видимому, обращаться к жене. Лик, сложно отделившись от стула, пошел было по направлению к ней, но его отнесло в сторону, и он наткнулся на кровать.

-- Ничего, идите, идите,-- сказала она спокойно, и тогда, вежливо улыбаясь. Лик бочком выплыл на улицу.

Сперва -- облегчение: вот ушел из мрачной орбиты пьяного резонера-дурака, затем-- возрастающий ужас: тошнит, руки и ноги принадлежат разным людям,-- как я буду сегодня играть?.. Но хуже всего было то, что он всем своим зыбким и пунктирным телом чуял наступление сердечного припадка; это было так, словно навстречу ему был наставлен невидимый кол, на который он вот-вот наткнется, а потому-то приходилось вилять и даже иногда останавливаться и слегка пятиться. При этом ум оставался сравнительно ясным: он знал, что до начала представления всего тридцать шесть минут, знал, как пойти домой... Впрочем, лучше спуститься на набережную,-- посидеть у моря, переждать, пока рассеется телесный, отвратительно бисерный туман,-- это пройдет, это пройдет,-- если только я не умру... Он постигал и то, что солнце только что село, что небо уже было светлее и добрее земли. Какая ненужная, какая обидная ерунда. Он шел, рассчитывая каждый шаг, но иногда ошибался, и прохожие оглядывались на него,-- к счастью, их попадалось немного, был священный обеденный час, и когда он добрался до набережной, там уже совсем было пусто, и горели огни на молу, с длинными отражениями в подкрашенной воде,-- и казалось, что эти яркие многоточия и перевернутые восклицательные знаки сквозисто горят у него в голове. Он сел на скамейку, ушибив при этом кобчик, и прикрыл глаза.