Мои Службы   ::   Цветаева Марина

Сидим в гостях у одной взрослой приятельницы. Много народу. Тут же отец. Вдруг звонок: Дский.

(И ответный звонок: "Ну, Дский, держись!")

Знакомимся. Мил, обаятелен. Меня принимает за взрослую, спрашивает, люблю ли я музыку, И отец, памятуя мое допотопное вундеркиндство:

- Как же, как же, она у нас с пяти лет играет!

Дский, любезно:

- Может быть, сыграете?

Я, ломаясь:

- Я так все перезабыла... Боюсь, вы будете разочарованы...

Учтивость Дского, уговоры гостей, настойчивость отца, испуг приятельницы, мое согласие.

-------------

* Моей сестре (примеч. М. Цветаевой).

- Только разрешите, для храбрости, сначала с сестрой в четыре руки?

- О, пожалуйста.

Подхожу к Асе и, шепотом на своем языке:

- Wi(р1)rweе (реш]ide[re]nT nlei[pet] te[pe]r spi[pi]...

Ася не выдерживает.

Отец: - Что это вы там, плутовки?

Я - Асе: "Гаммы наоборот!"

Отцу:

- Это Ася стесняется.

---------

Начинаем. У меня в правой руке ре, в левой до (я в басах). У Аси - в левой руке ре, в правой до. Идем навстречу (я слева направо, она справа налево). При каждой ноте громогласный двуголосный счет; раз и, два и, три и... Гробовое молчание. Секунд через десять неуверенный голос отца:

- Что это вы, господа, так монотонно? Вы бы что-нибудь поживее выбрали.

В два голоса, не останавливаясь:

- Это только сначала так.

----------

Наконец, моя правая и Асина левая - встретились.

Встаем с веселыми лицами.

Отец - Дскому: "Ну, как вы находите?"

И Дский, и свою очередь вставая: "Благодарю вас, очень отчетливо".

- ---------

Рассказываю. По ее просьбе называю себя. Смеемся.

- О, он не только к шуткам был снисходителен. Вся Москва...

На углу Садовой прощаемся. Снова под тяжестью кошелки перекашивается плечо.

- Ваш батюшка умер?

- До войны.

- Уж и не знаешь, жалеть или завидовать.

- Жить. И стараться, чтобы другие жили. Дай вам Бог!

- Спасибо. И Вам

.Институт.

Думала ли я когда-нибудь, что после стольких школ, пансионов и гимназий, буду отдана еще и в Институт?! Ибо я в Институте и именно отдана (Иксом).

Прихожу между 11 ч. и 12 ч. каждый раз сердце обмирает; у нас с Заведующим одни привычки (министерские!). Это я о главном Заведующем, Мре, своего собственного, Иванова, пишу с маленькой буквы.

Раз встретились у вешалки, - ничего. Поляк: любезен, Да я по бабушке ведь - тоже полячка.

Но страшнее заведующего - швейцары. Прежние, кажется, презирают. Во всяком случае, первые не здороваются, а я стесняюсь. После швейцаров главная забота не спутаться в комнатах. Мой идиотизм на места.) Спрашивать стыдно, второй месяц служу. В передней огромные истуканы-рыцари. Оставлены за ненужностью... никому, кроме меня. Но мне нужны, равно как я, единственная из всех здесь, им сродни. Взглядом прошу защиты, из-под забрала отвечают. Если никто не смотрит, тихонько глажу скованную ногу. (Втрое выше меня.)

Зала.

Вхожу, нелепая и робкая. В мужской мышиной фуфайке, - как мышь. Я хуже всех здесь одета, и это не ободряет. Башмаки на веревках. Может быть, даже есть где-нибудь шнурки, но... кому это нужно?

Самое главное: с первой секунды Революции понять: Все пропало! Тогда все легко.

Прокрадываюсь. Заведующий (собственный, маленький) - с места:

- Что, товарищ Эфрон, в очереди стояли? - В трех. - А что выдавали? " Ничего не выдавали, соль выдавали. - Да, соль это тебе не сахар!

Ворох вырезок. Есть с простыню, есть в строчку. Выискиваю про белогвардейцев. Перо скрипит. Печка потрескивает.

- Товарищ Эфрон, а у нас нынче на обед конина. Советую записаться.

- Денег нет. А вы записались?

- Какое!

- Ну что ж, будем тогда чай пить. Вам принести?

-------

Коридоры пусты и чисты. Из дверей щелк машинок. Розовые стены, в окне колонны и снег. Мой розовый райский дворянский Институт! Покружив, набредаю на спуск в кухню: схождение Богородицы в ад или Орфея в Аид. Каменные, человеческой ногой протертые плиты.