Мотыльки в свете уличных фонарей   ::   Льюис Синклер

В вестибюле отеля «Гранд-Ройял» он поздоровался с мисс Парди скупым кивком… Она пришла ровно в половине седьмого. У Кристин Пэриш минимальное опоздание было двадцать минут.

Они стали спускаться по винтовой лестнице в Флорентийский зал.

– Где вы предпочитаете: внизу или на галерее?

Она повернулась к нему.

Она как будто совсем не изменилась. То же коричневое пальто, отделанное искусственным мехом, которое Бейтс знал лучше любого другого одеяния на свете, тот же взгляд стороннего наблюдателя. Стоя на ступеньках, нервно теребя воротник пальто, она опустила глаза, потом умоляюще посмотрела на Бейтса:

– Вы не сочтете меня очень глупой, если я попрошу, чтобы мы сели за наш прежний столик?.. Он… он приносит счастье.

– Конечно. Так и сделаем.

– Я потому и просила вас прийти пораньше, чтобы столик не оказался занятым. Мне нужен ваш совет в одном очень серьезном деле.

– Серьезном?

– О нет, ничего страшного. Но я как-то растерялась.

Бейтс шел за ней, терзаясь неизвестностью. Их столик был свободен. Он суетливо снял с нее пальто и отодвинул стул.

Когда он кончил заказывать обед, ее глаза снова стали ясными и проницательными, и она сказала:

– Пожалуйста, сделайте вид, что вы рассматриваете монограмму на вилке, хорошо?

– Зачем?

– Затем, что вы это делали в прошлый раз. Вы вели себя восхитительно нелепо. И были очень милы, когда старались не смутить незнакомую девушку.

Он покорно взял в руки вилку, но сразу же отбросил ее и властно спросил:

– Почему вы растерялись?

Ее рука на перилах балкона заметно дрожала. Она тихо ответила:

– Я вдруг обнаружила, что я женщина.

– Я не совсем…

– Я хотела удержаться и не говорить вам, но не могу. Мне… мне очень недостает наших вечерних прощаний и наших завтраков. Я хорошо зарекомендовала себя в Промышленном Синдикате, но мне это безразлично. Я думала, что совсем убила в себе всякую чувствительность. Я ошиблась. Я размазня! Нет! Это неправда! Мне все равно. Я рада.

Она залилась румянцем – будто розовая тень от бокала с вином упала на белую скатерть – и единым духом проговорила:

– Оказывается, мне наша наивная игра дороже успеха. Никто теперь не улыбается мне в окне напротив. Там вывеска какого-то гаража, и я смотрю на нее по вечерам, прежде чем уйти домой. О, я просто жалкая неудачница. Я не могу больше бороться, одна, всегда одна.

Он схватил ее за руки, словно не было вокруг ни официантов, ни публики. Но она высвободила руки:

– Не надо! Пожалуйста! Просто дайте мне выговориться. Я не знаю, радует это меня или огорчает, но у меня нет ни капельки здравого смысла. И мужества нет! Все, что мне нужно… пожалуйста, приглашайте меня раз в месяц обедать, на товарищеских началах…

– О дорогая!

– …и иногда в театр! Тогда я не буду чувствовать себя одинокой. Я смогу работать, и добьюсь успеха, и, может быть, перестану… Только не думайте, что я сверхженщина Бернарда Шоу, которая охотится за мужчинами. Просто… Вы первый человек в Нью-Йорке, проявивший ко мне доброту. Пожалуйста, простите…

– Эмили, не надо быть такой смиренной! Я предпочел бы, чтобы вы заставили меня молить вас, как тогда. – У него перехватило дыхание, и он замолчал. Потом спокойно произнес: – Эмили, будьте моей женой!

– Нет.

– Но вы сказали…

– Я знаю. Мне вас очень недостает. Но вы просто меня жалеете. Поверьте, я не из тех, кто ищет, на кого бы опереться. Я смогу выстоять и одна… почти одна. Вы очень деликатны и великодушны. Но я просила не об этом. Просто время от времени продолжайте нашу игру.

– Но, правда же, я этого хочу. Ужасно хочу! Все это время я каждую минуту думал о вас. Вы согласны выйти за меня замуж? Вот сейчас же?

– Нет.

– Когда-нибудь.

– Не знаю… Месяц назад я бы своими руками убила девушку, которая так малодушна, что молит мужчину о дружбе.