На берегу Рио-Пьедра села я и заплакала   ::   Коэльо Пауло

— Мы дружили с ним в детстве, — отвечала я.

— Он и в детстве умел это?

— Что «это»?

Застольная беседа становилась все менее оживленной.

— Сама знаешь, — сказала она. — Творить чудеса.

— Он уже тогда умел хорошо говорить, — ответила я, сама толком не понимая, что говорю.

Все за столом рассмеялись — и он вместе со всеми, а я так и не поняла, что же их так развеселило. Но от выпитого вина я почувствовала себя свободней и не нуждалась в том, чтобы контролировать происходящее.

Я осмотрелась по сторонам, отпустила реплику по какому-то поводу, о котором через минуту забыла. И снова стала думать о каникулах.

Мне было хорошо сидеть здесь, мне было интересно. Мои новые знакомые вперемежку с обсуждением Серьезных проблем перешучивались и острили, и мне казалось, будто все, что творится в мире, прямо касается меня. По крайней мере хоть на один вечер жизнь представала передо мной не на экране телевизора, не на газетных страницах.

Да, мне будет что рассказать, когда вернусь в Сарагосу. А если я приму его приглашение, воспоминаний и впечатлений хватит на целый год.

«Он был совершенно прав, что не обращал внимания на мои рассказы о Сории», — подумала я и к самой себе испытала жалость: уж сколько лет в ларчике моей памяти лежали одни и те же истории.

— Выпей еще, — и седоголовый мужчина наполнил мой стакан.

И я выпила, подумав о том, как, в сущности, мало смогу я рассказать своим детям и внукам.

— Я рассчитываю на тебя, — сказал он, понизив голос так, чтобы слышала его я одна. — Поедем во Францию.

Вино развязало мне язык:

— Только в том случае, если мы выясним одну вещь.

— Что именно?

— То, о чем ты говорил перед лекцией. В кафе.

— О ладанке?

— Нет, — ответила я, глядя ему прямо в глаза и изо всех сил стараясь выглядеть трезвой. — То, что ты мне сказал тогда.

— Хорошо, мы потом поговорим об этом, — сказал он, пытаясь сменить тему.

Объяснение в любви. Мы не успели тогда поговорить, но теперь я могла бы убедить его, что дело было именно так и никак иначе.

— Если хочешь, чтобы я с тобой поехала, ты должен меня выслушать.

— Но не здесь же. Здесь мы веселимся.

— Слишком рано уехал ты из Сории, — не сдавалась я. — Я — единственная ниточка, которая связывает тебя с отчизной. Именно она дает тебе силы идти вперед.

«И все на этом. И никакой любви в помине нет».

Он слушал меня молча, не перебивая. Но тут кто-то окликнул его, желая узнать его мнение, и наш разговор оборвался.

«Что ж, по крайней мере, я все прояснила», — сказала я самой себе. Такая любовь бывает лишь в сказках.

Потому что в реальной жизни любовь несбывшуюся мы любовью не считаем. Любви удается выжить, только когда существует надежда — пусть — далекая, — что нам удастся покорить того, кого любим.

Все прочее — фантазии.

И, словно прочитав мои мысли, он крикнул мне через стол:

— Выпьем за любовь!

Он тоже немного охмелел. Я решила воспользоваться этой возможностью:

— За мудрецов, способных понять, что любовь порой — это детские глупости.

— Мудрец потому лишь и мудр, что любит. А дурак — потому и дурак, что считает, будто способен постичь любовь, — ответил он.

Сидевшие за столом услышали его, и в следующую минуту завязался оживленный спор о любви. У каждого была своя точка зрения, каждый защищал свою правоту зубами и ногтями, и потребовалось несколько бутылок вина, чтобы страсти улеглись. Тут кто-то спохватился, что уже поздно и хозяин собирается закрывать ресторан.

— Пять свободных дней! — крикнул кто-то с другого конца стола. — Если хозяин хочет закрыть ресторан, это потому, что ведете серьезные разговоры!

Все рассмеялись, все — кроме него.

— А где, по-твоему, следует говорить о серьезном? — спросил он у крикнувшего.

— В церкви! — ответил тот.