На войне как на войне   ::   Курочкин Виктор Александрович

Не оказалось ее и в другом сапоге.

– Черт знает куда она девалась, – пробормотал Малешкин, виновато посматривая на Бянкина. – Вчера, ты помнишь, была?

– Наверное, под машиной в яме валяется, – заметил ефрейтор. – Слазить посмотреть?

– Не надо. Я сам. Чего ты смотришь? Жри, – сердито приказал Малешкин и полез под машину.

Минут десять Саня рылся в песке и наконец нашел свою ложку на гусенице под опорным катком. Саня крепко выругался и закричал:

– Эй вы, черти, кто мою ложку под каток засунул?

– Я, наверное, – отозвался Щербак.

– Что же ты мне сразу не сказал?

– Забыл…

И прежняя злость на механика-водителя вспыхнула у Сани с еще большей силой.

– Ты вечно все забываешь. – Саня выполз из-под самоходки и, держа ложку как пистолет, пошел на Щербака. – Я тебе запретил шляться на кухню. А ты опять забыл? Зачем потащился на кухню, а? Встать, разгильдяй, когда с тобой разговаривают!

Щербак поднялся и, сгорбясь, опустив голову, стоял перед командиром.

– Отвечай: почему пошел на кухню?

– За завтраком.

– А почему ты пошел?

– А кому-то все равно надо было идти.

– Не кому-то, а заряжающему! Я же приказывал!

– Приказывал, – как эхо, повторил Щербак.

– А почему же вы, Щербак, нарушаете мой приказ?

– А Бянкин мне сказал: «Бери котелки и топай на кухню».

– А кто здесь командир? Я или Бянкин? Отвечай мне, кто здесь командир, я или…

– Конечно, вы, товарищ лейтенант. И полно вам ругаться. Рубайте суп, а то совсем холодный будет, – сказал ефрейтор и потянулся к банке с тушенкой.

– Отставить тушенку, ефрейтор Бянкин. Разве вы не знаете, что это неприкосновенный запас! – прикрикнул Саня на заряжающего.

Ефрейтор покидал с руки на руку банку и, вздохнув, бросил ее в коробку. Саня, довольный тем, что Бянкин, которого он, откровенно говоря, побаивался, беспрекословно выполнил его приказание, уже не так грозно смотрел на водителя, и голос его сразу подобрел. Он еще продолжал ругать Щербака, но гнев его теперь звучал как награда собственному самолюбию. Впрочем, ругать Щербака можно было сколько хочешь. Он никогда не возражал, да и не обижался. Он чем-то напоминал старую, задубелую клячу, которую сколько ни бей, сколько ни кричи, она не оглянется и не прибавит шагу.

Бестолковый, неряшливый Щербак стоял, беспомощно опустив руки, и преданно смотрел на командира. Сане одновременно стало жалко водителя и стыдно за свой разнос. Но он не знал, как сменить гнев на милость. Малешкину хотелось сказать Щербаку что-нибудь доброе, теплое, но подходящих слов не находилось. И он сказал:

– Ты бы хоть рожу помыл. А то ведь ужас на кого ты похож.

Щербак понял, что командир выдохся, и охотно согласился после завтрака помыться. Малешкин, доказав, какой он строгий командир, спокойно уселся хлебать остывший суп. Наводчик с заряжающим переглянулись и, втянув головы в плечи, хихикнули. Экипаж давно раскусил своего командира: вспыльчив, горяч, но отходчив, а вообще мягкий, как лен, хоть веревки вей.

Бянкин, видя, как командир вяло шевелит ложкой, заметил, что баланда сегодня жидковата. Саня, не чувствуя вкуса, утвердительно кивнул головой. Хотя суп был обычный – и наваристый, и довольно-таки густой, – Осип Бянкин руганул чмошников и, не спуская глаз с командира, вынул из коробки банку свиной тушенки. Подкинул ее, как мяч, поймал и поставил перед Саней. Домешек тоже взял банку и тоже ее подкинул.

– Ни-ни, – замотал головой Саня.

– Ну, товарищ лейтенант! – жалобно протянул Домешек.

Когда экипаж с командиром жил в полном согласии и дружбе, то повышал его в звании и величал лейтенантом.

– По уставу не положено, – сказал Саня.

Бянкин вынул из кармана нож.

– Лейтенант, неравно убьют, так зачем же добру пропадать.