Никто никогда не умирает   ::   Хемингуэй Эрнест

Сирена звучала по радио это было вступление к рекламе, и голос диктора стал убеждать: "Покупайте зубную пасту "Гэвис"! Невыдыхающаяся, непревзойденная, наилучшая!"

Энрике улыбнулся. А ведь пора бы кому-нибудь и прийти.

Опять сирена, потом плач младенца, которого, по уверениям диктора, можно унять только детской мукой "Мальта-Мальта", а потом автомобильный гудок, и голос шофера требует этиловый газолин "Зеленый крест": "Не заговаривай мне зубы! Мне надо "Зеленый крест", высокооктановый, экономичный, наилучший".

Рекламы эти Энрике знал наизусть. За пятнадцать месяцев, что провел на войне, они ни капельки не изменились: должно быть, все те же пластинки запускают,- и все-таки звук сирены каждый раз вызывал у него эту дрожь, такую же привычную реакцию на опасность, как стойка охотничьей собаки, почуявшей перепела.

Поначалу было не так. От опасности и страха у него когда-то сосало под ложечкой. Он тогда чувствовал слабость, как от лихорадки, и лишался способности двинуться именно тогда, когда надо было заставить ноги идти вперед, а они не шли. Теперь все не так, и он может теперь делать все, что понадобится. Дрожь - вот все, что осталось из многочисленных проявлений страха, через которые проходят даже самые смелые люди. Это была теперь его единственная реакция на опасность, да разве еще испарина, которая, как он знал, останется навсегда и теперь служит предупреждением, и только.

Стоя и наблюдая за человеком в соломенной шляпе, который уселся под деревом на перекрестке, Энрике услышал, что на пол веранды упал камень. Энрике пытался найти его, но безуспешно. Он пошарил под койкой - и там нет. Не успел он подняться с колен, как еще один камешек упал на плиточный пол, подпрыгнул и закатился в угол. Энрике поднял его. Это был простой, гладкий на ощупь голыш; он сунул его в карман, пошел в дом и спустился к задней двери.

Он стоял, прижимаясь к косяку и держа в правой руке тяжелый кольт.

- Победа,- сказал он вполголоса; рот его презрительно выговорил это слово, а босые ноги бесшумно перенесли его на другую сторону дверного проема.

- Для тех, кто ее заслуживает,- ответил ему кто-то из-за двери.

Это был женский голос, и произнес он отзыв быстро и невнятно.

Энрике отодвинул засов и распахнул дверь левой рукой, не выпуская кольта из правой.

В темноте перед ним стояла девушка с корзинкой. Голова у нее была повязана платком.

Здравствуй,- сказал он, запер дверь и задвинул засов.

В темноте он слышал ее дыхание. Он взял у нее корзинку и потрепал ее по плечу.

- Энрике,- сказала она, и он не видел, как горели ее глаза, и как светилось лицо.

- Пойдем наверх,- сказал он.- За домом кто-то следит с улицы. Ты его видела?

- Нет,- сказала она.- Я шла через пустырь.

- Я тебе его покажу. Пойдем на веранду.

Они поднялись по лестнице. Энрике нес корзину, потом поставил ее у кровати, а сам подошел к углу и выглянул. Негра в шляпе не было.

- Так,- спокойно заметил Энрике.

- Что так? - спросила девушка, тронув его руку и, в свою очередь, выглядывая.

- Он ушел. Что там у тебя из еды?

- Мне так обидно, что ты тут целый день просидел один,- сказала она.- Так глупо, что пришлось дождаться темноты. Мне так хотелось к тебе весь день!

- Глупо было вообще сидеть здесь. Они еще до рассвета высадили меня с лодки и привели сюда. Оставили один пароль и ни крошки поесть, да еще в доме, за которым следят. Паролем сыт не будешь. И не надо было сажать меня в дом, за которым по каким-то причинам наблюдают. Очень это по-кубински. Но в мое время мы, по крайней мере, не голодали. Ну, как ты, Мария?

В темноте она крепко поцеловала его. Он почувствовал ее тугие полные губы и то, как задрожало прижавшееся к нему тело, и тут его пронзила нестерпимая боль в пояснице.

- Ой! Осторожней!

- А что с тобой?

- Спина.