Нос   ::   Ясенский Бруно

Дабы и в этом случае придерживаться в описании лишь точного языка науки, профессор достал из ящика скользящий циркуль, употребляемый в таких случаях антропометрами, и пошел к зеркалу, готовясь провести перед ним необходимые измерения. Но, взглянув в зеркало, он отшатнулся и со звоном выронил циркуль. Из трюмо глядело на него собственное, немного обрюзгшее лицо, с редкими волосиками, зачесанными на виски, и с коротко, по национальной моде, подстриженными усиками. Только над усами, на месте хорошо знакомого прямого, чуть угреватого носа, между испуганных глаз выдавался огромный крючковатый нос бесстыдно-семитского типа. Профессор потрогал нос рукой, надеясь, что таковой является следствием оптического обмана или минутной галлюцинации. Но - увы! - пальцы его нащупали большой мясистый крюк. Это не была даже римская горбинка, это был целый горб, нахально торчащий между мешковатых глаз, упругий кусок чужого мяса, плотно облегавший зловещую выпуклость парных треугольных хрящей! Профессор Калленбрук был человек верующий. Поэтому нет ничего постыдного и удивительного, что, разубедившись в достоверности собственных чувств, он инстинктивно вознес глаза к небу и три раза подряд плюнул в угол. Когда вслед за тем профессор Калленбрук опять посмотрел в зеркало, он удостоверился, что треть его лица по-прежнему занимает большущий семитский нос, красный, с еле заметными лиловатыми прожилками. Даже самое лицо профессора, всегда открытое и добродушное, дышащее чистокровным германским благородством, вдруг приобрело коварное семитское выражение. Профессор в сердцах сплюнул еще раз и, раздосадованный, отвернулся от зеркала. Не теряя надежды, что все это ему только мерещится, - может быть, у него просто повышенная температура, - профессор Калленбрук достал градусник и сунул его под мышку. С закрытыми глазами он досчитал до тысячи. Термометр показывал 37. Профессор еще раз подошел к зеркалу и с отчаянием рванул двумя пальцами бог весть откуда взявшийся незванный нос. Нос даже не дрогнул, видимо и не думая разлучаться с облюбованным местом на лице профессора. Более того, приняв прикосновение пальцев Калленбрука за естественный простонародный жест, он добродушно выпустил две сопли, которые профессор из врожденной опрятности вынужден был тут же вытереть платком с вполне понятной брезгливостью, с какой каждый из нас утирал бы чужие сопли. Тут уж не выдержали даже железные нервы Калленбрука, и профессор заплакал, с ужасом убеждаясь, что шмурыгает новоявленным еврейским носом, как своим собственным, и что слезы через носослезный канал преспокойно стекают под нижнюю носовую раковину, как будто знали эту дорогу с детства и не замечали здесь никаких перемен. Кто-то постучал в комнату. Профессор Калленбрук с ужасом закрыл нос рукой и покосился на дверь. Увидев человека, стоящего на пороге, он вскрикнул от неожиданной радости и с распростертыми объятиями бросился к нему навстречу. Действительно, провидение не могло придумать ничего более уместного: в минуту тяжелого испытания оно ниспослало ему друга.

* * *

Господин член судебной палаты Теодор фон-дер-Пфордтен остановил его жестом и, положа Калленбруку руки на плечи, мягко повернул его лицом к свету. Внимательно, как врач, он осмотрел нос профессора, наклоняя при этом свою седую голову то в ту, то в другую сторону, словно желал рассмотреть феномен со всех возможных точек зрения. Наконец, отойдя на несколько шагов и заложив руки за спину, он укоризненно покачал головой. - О Теодор! - глотая навернувшиеся слезы, воскликнул Калленбрук. - Ты видишь, что со мной случилось? Это произошло только что, за минуту до твоего прихода. Я сам не верил своим глазам.