Орлица Кавказа (Книга 2)   ::   Рагимов Сулейман

- Сын мой, - едва войдя в камеру, сказал местный служитель религии. Был он в потертой рясе, жалкий и, судя по виду, нуждался в последней исповеди, наверное, больше, чем Сандро. - Сын мой, нет ли каких грехов у тебя, в каких ты хотел бы покаяться?

- Есть, - сказал твердо Дато. - Есть, батюшка. Темнота застилала мне глаза. Я думал - служу царю и богу своему. Но служил своей алчности и своему страху. Я предавал товарищей. Таких же, как я, обездоленных. Я хочу покаяться в этом грехе. Теперь я свободен. Ибо нет бога, кроме свободы! - теперь Дато говорил по-грузински, и речь его текла легко и плавно.

Священник был занят, видно, какими-то своими заботами, плохо понимал, что говорил ему Сандро, но кивал головой.

- И еще есть грех великий на мне.

И Сандро заговорил о живущей в душах темных людей вражде к Другим народам, о братстве их, о том, что плох бог, который учит враждовать с другими народами. Дато хотел высказаться, и священник ему не мешал.

- Не богохульствуй, сынок, - только и сказал он, когда Дато умолк. - Прими свою судьбу с благостью, и Он, отец наш, простит тебя. Аминь!

Через час в сопровождении крестившегося надзирателя в камеру вошел Рябов; он был подтянут, торжествен, словно собирался на парад.

- Не надо ли чего? - спросил он с радостным участием.

- Письмо написать, - коротко ответил Сандро.

- Не велено этого, - сказал Рябов, с трудом сдерживая ухмылку.

- Что ж, не велено, так не велено, - сказал Сандро - и вдруг стремительно метнулся вперед; он сбил с ног Рябова, отбросил в сторону надзирателя и выбежал в коридор. На самом верху узкой каменной лестницы, которая вела к подземелью, где обычно расстреливали, он услышал выстрелы, последовал тупой удар в спину. Беглец замер на мгновенье - и упал. Свет невиданной силы вспыхнул в его мозгу и погас навсегда.

Наместник продержал Зубова допоздна. Вначале принимал командира второго пехотного полка и начальника местного жандармского управления, на которых была возложена ответственность за безопасность прибывающего на днях министра внутренних дел Российской Империи; затем час беседовал с двумя грузинскими князьями и, наконец, час мучал Зубова своей новой идеей.

- Гачаг Наби будет во что бы то ни стало стараться освободить свою жену. Это нам на пользу. Подумайте, голубчик, над таким планом. Где-то мы нарочно делаем вид, что ослабили бдительность. Мы как будто подсказываем туземцам, как можно освободить эту кавказскую красавицу. Они, естественно, попадаются на эту приманку. Остальное, надеюсь, вам понятно. Запомните еще: необходимо усилить посты на южных и северных склонах зангезурских отрогов, далеко выдвинуть несколько аванпостов, желательно казаков. Пусть поблуждают по тропинкам гор. Нам надо знать, откуда можно ждать нападения, если оно вообще возможно. И, наконец, завтра прибывает гусарский полк под командованием Белозерского. Позаботьтесь о квартирах.

К Ямпольским, на обычный четверг, где собирались чиновники, русские офицеры и местная знать, Зубов попал только в самом конце вечера. Марьяна Николаевна, жеманясь, как обычно, согласилась спеть что-то из Шуберта - и спела под аккомпанемент какого-то молоденького корнета; и если бы не видеть ее морщинистой шеи, может и показалось бы, что поет она хорошо. Муж Марьяны Николаевны, мануфактурный король Закавказья, уже основательно пьяный, спорил с местным почтмейстером о политике России на Дальнем Востоке, а жена почтмейстера, замирая от восторга, заглядывала через плечо проезжей знаменитости, известного художника - на бумаге рождался быстрый карандашный рисунок. Зубову стало тошно; если бы не долг, который мучал его, он тут же вышел бы вон.