Ошибки (Перевод Н М Берновской)   ::   Гофман Эрнст Теодор

Короче! Так как дело представляется весьма проблематичным, то отправляться ради этого в далёкое и опасное путешествие было бы слишком поспешным и неразумным. Твоё желание получить разъяснения вполне естественно и понятно, дождись поэтому 24-го июля будущего года и отправляйся в отель "Солнце" к мадам Оберманн, именно туда ведь приглашает тебя объявление, чтобы узнать подробности.

- Нет! - воскликнул барон, и глаза его засверкали. - Нет, дорогой мой дядюшка, не в "Солнце", нет, только в Патрасе взойдёт звезда моей жизни, только в Греции прекрасный ангел, благородная дева отдаст свою руку мне, мне - как и она - потомку греческого княжеского рода!

- Что?! - закричал старик вне себя, - ты, кажется, совсем рехнулся, окончательно лишился ума! Ты потомок греческого княжеского рода?! Болван ин фолио! Разве твоя мать не была моей сестрой? Разве я не присутствовал при твоём появлении на свет? Разве я не поднял тебя из купели? Может быть, я не знаю нашего родословного дерева, ясного и чистого за несколько веков?

- Вы забываете, - заговорил барон с самой нежной и прелестной улыбкой, какую можно увидеть разве что у греческого принца, - вы забываете, дражайший дядюшка, что мой дед, совершивший множество весьма примечательных путешествий, привёз с острова Кипра жену, которая была, как говорят, необыкновенно красива, портрет её и по сей день находится в нашем дворце.

- Ну да, - ответил дядюшка, - можно простить отцу, что, будучи молодым и горячим, он влюбился в прекрасную гречанку и был настолько глуп, что, недолго думая, женился на ней, хотя она была простого звания и, как мне не раз рассказывали, торговала цветами и фруктами. Но ведь вскоре она умерла бездетной.

- Нет, нет, - вскричал Теодор со страстью, - цветочница была принцессой, и моя мать родилась от этого счастливейшего брака, который увы! - был так недолог!

Дядя с ужасом отпрянул на два шага назад.

- Теодор, - начал он, - Теодор, ты в бреду, в лихорадке, в безумии? Около двух лет прошло после смерти гречанки, когда твой дед женился на моей матери. Мне было четыре года, когда родилась моя сестра. Каким же образом, чёрт побери, твоя мать могла быть дочерью той гречанки?

- Должен признать, - возразил Теодор совершенно спокойно, - должен признать, что, если смотреть на дело с обычной точки зрения, то моё утверждение представляется совершенно невероятным, но прекрасная непостижимая тайна, мистика, которая не каждому доступна, подстерегает нас в жизни на каждом шагу, и часто самое невероятное и есть настоящая правда. Вы утверждаете, дорогой дядюшка, что вам было четыре года, когда родилась моя мать, но может оказаться, что это основано на странном заблуждении. Однако не будем углубляться в мистические комбинации, которые так часто вовлекают нашу жизнь в царство волшебства, сейчас, дорой дядюшка, я представляю вам свидетельство, которое одним ударом разрушит все ваши возражения! свидетельство моей матери! Вы удивляетесь! Вы смотрите на меня с сомнением во взоре? Так слушайте же! Как-то раз, - рассказывала моя мать, - ей было в ту пору лет семь, она была в большом зале, где висел портрет гречанки, он притягивал её к себе с невидимой силой. Смеркалось. Она смотрела на портрет с любовью и вдруг увидела, что черты прекрасного лица как будто оживают всё больше и больше, наконец величественная фигура принцессы выступила из рамы, чтобы обнять мою мать, как своё единственное любимое дитя. С этого времени портрет ласково и бережно пестовал мою мать, заботился о её воспитании. Среди прочего портрет учил мою мать новогреческому языку, и ребёнком она говорила только на нём. Но так как по каким-то ничтожным и странным причинам материнство портрета должно было оставаться тайной, новогреческий язык, на котором говорила моя мать, люди принимали за французский, а если портрет иной раз садился к столу, чтобы выпить кофе, его принимали за француженку-гувернантку.