Особняк   ::   Фолкнер Уильям

Он вынул белоснежный, безукоризненно выстиранный и выглаженный носовой платок – весь город знал, что он их не только сам стирал и гладил, но и подрубал мережкой тоже сам, – и вложил его в слепую руку Стивенса, потом включил зажигание и фары. – Ну вот, теперь все в порядке, – сказал он.

С дороги уже исчезли обе колеи. Только овражек, заросший шиповником, круто шел в гору.

– Я пойду вперед, – сказал Рэтлиф. – Вы в городе росли. А я даже электрической лампы не видел, пока не стал бриться опасной бритвой. – Потом он сказал: – Вон оно. – Покатая крыша, совершенно завалившаяся с одного угла (Стивенс никогда бы не подумал, что тут раньше стоял дом, он просто поверил Рэтлифу на слово), а над крышей – одинокий старый кряжистый кедр. Стивенс чуть не упал, споткнувшись об остатки огораживавшего двор забора, тоже поваленного, густо заросшего вьющимися розами, уже давно одичавшими. – Идите за мной, – сказал Рэтлиф. – Тут старый колодец, я как будто знаю, где он. Надо было захватить фонарик.

И вот в осыпающейся щели, внизу, в глубине, в том, что когда-то было фундаментом дома, показалось отверстие, черная полузасыпанная дыра, зияющая у их ног, словно сам разрушенный дом ощерился им в лицо. Рэтлиф остановился. Он негромко сказал:

– Вы ведь этого револьвера не видали. А я видел. Похоже, что это был вовсе не десятидолларовый револьвер. Похоже, что такие револьверы продают по девять с половиной долларов пара. Может, у него второй еще остался, – но тут Стивенс, не останавливаясь, протиснулся мимо него и осторожно нащупал ногой что-то вроде ступеньки; вынув из кармана золотую зажигалку с монограммой, он зажег ее и при слабом колеблющемся свете стал спускаться вниз, и Рэтлиф, идя за ним, говорил: – Ну конечно, теперь он на свободе. Зачем же ему теперь убивать людей? – И они прошли в бывший погреб, в пещеру, в нору, где на куче наспех собранных досок сидел человек, которого они искали, – он не то прикорнул в углу, не то встал на колени и, моргая, смотрел на них, как ребенок, которому помешали молиться на ночь: именно не застали за молитвой, а помешали, прервали, и, стоя на коленях, в новом комбинезоне, уже измазанном и провонявшем, опустив полусжатые кулаки перед собой, он, мигая, смотрел на крохотное пламя в руках Стивенса.

– Здрасьте, – сказал он.

– Вам тут нельзя оставаться, – сказал Стивенс. – Раз уж мы вас нашли, так неужели вы думаете, что шериф завтра же не догадается, где вы?

– А я тут не останусь, – сказал он. – Я только зашел отдохнуть. Вот соберусь и пойду дальше. А вы кто такие?

– Неважно, – сказал Стивенс. Он вынул конверт с деньгами. – Вот, – сказал он. В конверте лежали двести пятьдесят долларов. Он их оставил из той тысячи, что была там. Стивенс сам не знал, почему он отсчитал именно столько. Человек посмотрел на деньги, не вставая с колен.

– Я же эти деньги оставил в Парчмене, у меня их не было, когда я вышел за ворота. Значит, какой-то сукин сын их украл?

– Это не те деньги, – сказал Стивенс. – Те деньги вернули. А это новые деньги, она утром их для вас оставила. Другие деньги.

– Значит, если я эти возьму, мне никому ничего обещать не надо?

– Да, – сказал Стивенс. – Берите.

Он взял деньги.

– Премного благодарен, – сказал он. – В тот раз мне говорили – через три месяца вышлют еще двести пятьдесят, ежели я только обещаю сразу выехать из Миссисипи и уж никогда не возвращаться. Должно быть, сейчас это уже отпало.

– Нет, – сказал Стивенс. – Все осталось по-прежнему. Сообщите через три месяца, где вы будете, я вам вышлю деньги.

– Премного благодарен, – сказал Минк. – Высылайте на имя М.-С.Сноупса.

– Как? – сказал Стивенс.

– М.-С.Сноупса. Это меня так зовут: М.-С.

– Пойдем! – почти грубо сказал Рэтлиф.