Пьесы в прозе   ::   Набоков Владимир Владимирович

Вчера вечером. Ему скостили полтора года.

Трощейкин.

Не может быть!

Ревшин.

Вы не волнуйтесь. Нужно об этом потолковать, выработать какой-нибудь модус вивенди.

Трощейкин.

Какое там вивенди... хорошо вивенди. Ведь... Что же теперь будет? Боже мой... Да вы вообще шутите?

Ревшин.

Возьмите себя в руки. Лучше бы нам с вами куда-нибудь... (Ибо возвращается Любовь.)

Любовь.

Сейчас вам принесут. Между прочим, Алеша, она говорит, что фрукты... Алеша, что случилось?

Трощейкин.

Неизбежное.

Ревшин.

Алексей Максимович, Алеша, друг мой, мы сейчас с вами выйдем. Приятная утренняя свежесть, голова пройдет, вы меня проводите...

Любовь.

Я немедленно хочу знать. Кто-нибудь умер?

Трощейкин.

Ведь это же, господа, чудовищно смешно. У меня, идиота, только что было еще полтора года в запасе. Мы бы к тому времени давно были бы в другом городе, в другой стране, на другой планете. Я не понимаю: что это -западня? Почему никто нас загодя не предупредил? Что за гадостные порядки? Что это за ласковые судьи? Ах, сволочи! Нет, вы подумайте! Освободили досрочно... Нет, это... это... Я буду жаловаться! Я...

Ревшин.

Успокойтесь, голубчик.

Любовь (Ревшину).

Это правда?

Ревшин.

Что -- правда?

Любовь.

Нет -- только не поднимайте бровей. Вы отлично понимаете, о чем я спрашиваю.

Трощейкин.

Интересно знать, кому выгодно это попустительство. (Ревшину.) Что вы молчите? Вы с ним о чем-нибудь?..

Ревшин.

Да.

Любовь.

А он как -- очень изменился?

Трощейкин.

Люба, оставь свои идиотские вопросы. Неужели ты не соображаешь, что теперь будет? Нужно бежать, а бежать не на что и некуда. Какая неожиданность!

Любовь.

Расскажите же.

Трощейкин.

Действительно, что это вы как истукан... Жилы тянете... Ну!

Ревшин.

Одним словом... Вчера около полуночи, так, вероятно, в три четверти одиннадцатого... фу, вру... двенадцатого, я шел к себе из кинематографа на вашей площади и, значит, вот тут, в нескольких шагах от вашего дома, по той стороне, -- знаете, где киоск, -- при свете фонаря, вижу -- и не верю глазам -- стоит с папироской Барбашин.

Трощейкин.

У нас на углу! Очаровательно. Ведь мы, Люба, вчера чуть-чуть не пошли тоже: ах, чудная фильма, ах, "Камера обскура" -- лучшая фильма сезона!.. Вот бы и ахнуло нас по случаю сезона. Дальше!

Ревшин.

Значит, так. Мы в свое время мало встречались, он мог забыть меня... но нет: пронзил взглядом, -- знаете, как он умеет, свысока, насмешливо... и я невольно остановился. Поздоровались. Мне было, конечно, любопытно. Что это, говорю, вы так преждевременно вернулись в наши края?

Любовь.

Неужели вы прямо так его и спросили?

Ревшин.

Смысл, смысл был таков. Я намямлил, сбил несколько приветственных фраз, а сделать вытяжку из них предоставил ему, конечно. Ничего, произвел. Да, говорит, за отличное поведение и по случаю официальных торжеств меня просили очистить казенную квартиру на полтора года раньше. И смотрит на меня: нагло.

Трощейкин.

Хорош гусь! А? Что такое, господа? Где мы? На Корсике? Поощрение вендетты?

Любовь (Ревшину).

И тут, по-видимому, вы несколько струсили?

Ревшин.

Ничуть. Что ж, говорю, собираетесь теперь делать? "Жить, говорит, жить в свое удовольствие", -- и со смехом на меня смотрит. А почему, спрашиваю, ты, сударь, шатаешься тут в потемках?.. То есть я это не вслух, но очень выразительно подумал -- он, надеюсь, понял. Ну и -- расстались на этом.

Трощейкин.

Вы тоже хороши. Почему не зашли сразу? Я же мог -- мало ли что -- выйти письмо опустить, что тогда было бы? Потрудились бы позвонить, по крайней мере.

Ревшин.

Да, знаете, как-то поздно было... Пускай, думаю, выспятся.

Трощейкин.

Мне-то не особенно спалось. И теперь я понимаю, почему!

Ревшин.

Я еще обратил внимание на то, что от него здорово пахнет духами.