ПРЕДСТАВЬ СЕБЕ ВЕЧНОСТЬ   ::   Усенко Александр Валентинович

Звала добро считать добром,

А хлеб считать благодеяньем,

Страданье вылечить страданьем,

А душу греть вином или огнём…

Получилось ли это у автора повести, судить вам.

Александр Усенко



Год 1941-й

– Давай, жидяра, шевелись! – весело крикнул полицай Серёга Ромахин и пнул из всех сил сапогом пожилого еврея в длинном чёрном пальто. Тот не удержался на ногах и растянулся на укатанном снегу. Большой коричневый чемодан оторвался от хозяина и проскользил на несколько метров дальше. Серёга краем глаза заметил, как одобрительно ухмыльнулся высокий офицер-эсэсовец, поэтому решил продолжить представление. На этот раз он пнул сапогом чемодан. От удара тот раскрылся, и всё еврейское барахло вывалилось на дорогу. Немцы ржали, Серёга был доволен.

Такая война ему нравилась! Никакого риска, одно удовольствие! До войны Серёга был известным на всю улицу хулиганом, любил подраться, но чтобы голову под пули подставлять, – это уж дудки! Не пошёл он воевать за Сталина, – дома отсиделся, – не пошёл бы и за Гитлера в окопах мёрзнуть. А вот такая служба – милое дело! Стой и смотри, как этот Абрамчик со своей Сарочкой ползают по дороге и собирают своё барахло. Не знают, дурачки, что оно им больше не понадобится. В Дробиц-кий яр без вещей принимают!

Ему совсем не было жаль этих людей, уныло бредущих по дороге. Особенно вот этого старого еврея в длинном пальто, который шёл под руку со своей мадамой в шубке. Уж очень вид у них был интеллигентный, а интеллигентов Серёга ненавидел с детства. Так, как, наверное, в своё время ненавидели всяких там дворян и буржуев. Серёга не застал то время, когда всю эту гадость сметали с лица земли, – опоздал родиться! Но на его век осталось ещё много разных очкастых интеллигентов с барскими замашками. Они, видите ли, считают себя особенными; такие, как Серёга, им не ровня! Ну, ничего: теперь мы посмотрим, кто кому не ровня!

Виктор Абрамович Острович – профессор, член правления Харьковской организации союза архитекторов – наконец-то собрал вещи в большой коричневый чемодан и двинулся дальше в печальной колонне. Рядом, крепко ухватившись за рукав его пальто, шла Соня, верная спутница жизни.

– Если бы только мы знали!… – в который раз причитала Соня, – Уехали бы, ушли, уползли на четвереньках, но только подальше отсюда!…

Острович молчал. Ну, как объяснить этой пожилой и совсем неглупой женщине, что от судьбы не убежишь. Это молодым нужно цепляться за жизнь, а в шестьдесят лет пусть будет так, как будет. Устал он бояться, устал суетиться, что-то кому-то доказывать. Прежде всего своё пролетарское происхождение. А как его определить, это происхождение, если отец был портным. С одной стороны – действительно пролетарское, ведь своими руками на хлеб зарабатывал. С другой стороны – не наёмный работник, а частник, то есть мелкая буржуазия. Вот так и живи годами в подвешенном состоянии, каждую ночь прислушиваясь к шагам на лестнице. Да, для многих он был барином, осколком старого мира. При случае ему бы припомнили Петербургский институт гражданских инженеров, который он окончил ещё в начале века. А кто-нибудь спросил, каково было ему, сыну небогатых родителей из еврейского местечка в Ковельской губернии, получить высшее образование в Петербурге?! Да что им можно объяснить, всяким полуграмотным выскочкам?!

Стоп! Чего это он так разволновался? Какое теперь всё это имеет значение? О вечном надо думать. Хотя, что такое вечность? По сравнению с ним, Островичем, вечность – это его дома, его красавцы, его самые любимые дети. Пройдёт сто лет, его косточки истлеют в земле, а они будут стоять на улицах Харькова, – античные снаружи и современные внутри.