Пальцы для Керолайн   ::   Липскеров Дмитрий

К вечеру раджой он не стал. но мог считать себя вполне состоятельным человеком. За десять процентов от будущей выручки отец снял прилавок в магазине на окраине города и уже к полудню реализовал весь товар.

Сидя в рикше и блаженно поглаживая полный карман денег, он высматривал подобающий своим вкусам дом, в котором можно арендовать квартиру… Впрочем, с рикшей он попытался расплатиться советскими рублями и милостиво сунул старику трешку. Тот долго рассматривал ее, нюхал, даже на вкус попробовал бумагу, а потом неожиданно для отца завопил на всю улицу на санскрите и принялся хватать Иосифа за руки, пока тот не выудил из кармана местную монетку и не бросил ее под ноги старику. Однако советские деньги отец забрал обратно и напоследок дал рикше хорошего пинка под зад…

Иосиф снял квартиру в центре Бомбея, арендовал себе место на базаре и стал каждую неделю встречать в порту советские корабли. Он скупал все электроприборы, которые нелегально вывозили моряки, а потом сбывал их на базаре, приобретая взамен дешевое в Индии золото и бриллианты… «Не век с индусами жить!» Вскоре Иосиф мог считать себя очень богатым. Он роскошно обставил квартиру, ужинал в изысканных ресторанах, но и тосковал отчаянно, как могут тосковать только русские евреи. Причин своей тоски отец не понимал. Сколько ни анализировал их — никакого путного объяснения найти не мог… Он уже было подумал, что это та самая тоска по родине, о которой он столько наслушался по радио, и вдруг, внезапно расщедрившись, стал больше платить русским морякам за контрабанду. Он дошел даже до того, что с верным человеком переправил своей матери целую кучу золота, гораздо большую, нежели стащил, и написал ей письмо, в котором, рыдая, просил о прощении… Но тоска не проходила… Отец худел не радовался бойкой торговле и уже подумывал о возвращении на родину «блудным сыном», как вдруг солнечным утром, когда жара еще не убила благоухания цветов, а птицы не сомлели в прохладной синеве, Иосиф увидел на базаре женщину… Вот в чем природа его тоски, вот оно, то самое, чего ему не хватало в этой благословенной стране!

— Даже самый жадный еврей должен любить! — воскликнул отец, пораженный красотой женщины. — И я люблю!

Через минуту он уже отдавал женщине за бесценок электрический чайник и кофемолку, норовя как бы случайно прикоснуться к ее длинным смуглым пальцам, сплошь унизанным тонкими серебряными колечками, и весь трепетал, если прикосновение удавалось. Женщина же отдергивала руки, как будто до нее дотрагивался прокаженный, и торопилась скорее уйти… Иосиф, наоборот, тянул резину, тщательно заворачивая части чайника и кофемолки в разные бумажки, и все смотрел из-под жидких бровей на ямочку между грудей прекрасной покупательницы, обнимал взглядом тонкую, словно бутылочное горлышко, талию и желал целовать коричневое пятнышко на ее высоком и таком прекрасном лбу.

Незнакомка сложила покупки в корзинку, бросила на прилавок деньги и пошла с базара прочь, Иосиф, несчастный, словно ребенок, которому только что подарили и тотчас отобрали чудесную игрушку, густо заплакал. Не скрывая слез, от обиды он двинул каблуком по новенькому пылесосу, и затем обессиленный рухнул на прилавок, весь содрогаясь от рыданий…

Женщина исчезла, словно мечта, и отец затосковал еще сильнее. Теперь он уже понимал природу своей тоски, а оттого проклинал свою мамашу, на которую свалилась куча золота, присланная сыном-путешественником, когда тот был не в себе, спутав тоску по женщине с тоской по родине! Отец материл судьбу, отнявшую у него любовь, и за это отыгрывался на моряках, скупая за мизер контрабанду.