Бронепоезд No 14,69   ::   Иванов Всеволод

Куски кожи с жесткими черными волосами прилипли на спины опрятных мундирчиков, а желтые гетры были тщательно начищены, точно японцы сбирались гулять по владивостокским улицам.

-- Зарыть бы их, -- сказал Окорок, -- срамота.

Жители складывали пожитки в телеги. Мальчишки выгоняли скот. Лица у всех были такие же, как и всегда -- спокойно деловитые.

Только от двора ко двору среди трупов кольцами кружилась сошедшая с ума беленькая собачонка.

Подошел к партизанам старик с лицом, похожим на вытершуюся серую овчину. Где выпали клоки шерсти, там краснела кожа щек и лба.

-- Воюете? -- спросил он плаксивым голосом у Вершинина.

-- Приходится, дедушка.

-- И то смотрю -- тошнота с народом. Николды такой никудышной войны не было. Се царь скликал, а теперь, -- на чемер тебя дери, сами промеж себя дерутся.

-- Все равно, что ехали-ехали, дедушка, а телега-то -- трах! Оказыватся, сгнила давно, нову приходится делать.

-- А?

Старик наклонил голову к земле и, словно прислушиваясь к шуму под ногами, повторял:

-- Не пойму я... А?..

-- Телега, мол, изломалась!

Старик, будто стряхивая с рук воду, отошел бормоча:

-- Ну, ну... каки нонче телеги. Антихрист родился, хороших телег не жди.

Вершинин потер ноющую поясницу и огляделся.

Собачонка не переставала визжать.

Один из партизан снял карабин и выстрелил. Собачонка свернулась клубком, потом вытянулась всем телом, точно просыпаясь и потягиваясь. Издохла.

IV.

Мужик с перевязанной головой опять ускакал, но через несколько минут бешено выгнал обратно из переулка свою игренюю лошадь.

Тело его влипло в плоскую лошадиную спину, лицо танцовало, тряслись кулаки и радостно орала глотка:

-- Мериканца пымали, братцы-ы!..

Окорок закричал:

-- Ого-го-го!..

Трое мужиков с винтовками показались в переулке.

Посреди их шел, слегка прихрамывая, одетый в летнюю фланелевую форму американский солдат.

Лицо у него было бритое, молодое. Испуганно дрожали его открытые губы и на правой щеке, у скулы, прыгал мускул.

Длинноногий седой мужик, сопровождавший американца, спросил:

-- Кто у вас старшой?

-- По какому делу? -- отозвался Вершинин.

-- Он старшой-то, он, -- закричал Окорок. -- Никита Егорыч Вершинин. А ты рассказывай, как пымали-то!

Мужик сплюнул и, похлопывая американского солдата по плечу так, точно тот сам явился, стал рассказывать со стариковской охотливостью.

-- Привел его к тебе, Никита Егорыч. Вознесенской мы волости. Отряд-от наш за японцем пошел далеко-о.

-- А деревень-то каких?

-- Селом мы воюем. Пенино село слышал, может?

-- Пожгли его, бают.

-- Сволочь народ. Как есть все село, паря-батюшка, попалили, вот и ушли в сопки.

Партизаны собрались вокруг, заговорили:

-- Одну муку принимам. Понятно.

Седой мужик продолжал:

-- Ехали они двое, мериканцы-то. На трашпанке в жестянках молоко везли. Дурной народ, воевать приехали, а молоко жрут с щиколадом. Одного-то мы сняли, а этот руки задрал. Ну, и повели. Хотели старости отдать, а тут ишь -- целая компания.

Американец стоял, выпрямившись, по-солдатски, и как с судьи не спускал глаз с Вершинина.

Мужики сгрудились.

На американца запахло табаком и крепким мужицким хлебом.

От плотно сбившихся тел шла мутившая голову теплота и подымалась с ног до головы сухая, знобящая злость.

Мужики загалдели.

-- Чего-то?

-- Пристрелить его, стерву.

-- Крой его!

-- Кончать!..

-- И никаких!

Американский солдат слегка сгорбился и боязливо втянул голову в плечи, и от этого движения еще сильнее захлестнула тело злоба.

-- Жгут, сволочи!

-- Распоряжаются!!

-- Будто у себя!..

-- Ишь забрались...

-- Просили их!..

Кто-то пронзительно завизжал:

-- Бе ей!!.

В это время Пентефлий Знобов, работавший раньше на владивостокских доках, залез на телегу и, точно указывая на потерянное, закричал:

-- Обо-ждь!..

И добавил:

-- Товарищи!..