Письмо из Америки   ::   Солженицын Александр Исаевич

В такой же осиротелости и растерянности мы когда-то оставили и староверов, не заботясь, как они обойдутся веками без иерархии.)

И вот показательно: нынешние в Америке украинские церкви православная и католическая - не только не состоят во взаимной вражде (как три наших русских православных), но даже в торжественных общественных случаях (заседания Свiтового Конгресса украинцев) устраивают сослужения. Они - разноверием не раскалывают своего народа. Возможно ли представить такое у нас?..

В противоположность Американской Православной церкви церковь "парижской" юрисдикции никогда не считала себя поместной. Она всегда была и есть - церковь русской эмиграции, до тех пор, пока эта эмиграция ещё жива, ещё сохраняется отдельной национальной группой. (Её расширение на европейцев за последние годы есть новый процесс.) В достижениях своих богословов и теоретиков она поднялась на большую общечеловеческую высоту, обогатила мысль не только русскую - но и поныне ей не оставалось другого жребия, как соотносить себя с матерью-родиной и ждать конечного слияния с ней. Это чувство корня, вероятно, содействовало и её ошибкам преждевременному импульсу слиться, вернуться, когда такой возврат ещё невозможен и ложен. Так она ставила себя в положения, что её митрополита приезжал "отрешать" митрополит из Москвы, или, ещё хуже: вселенский патриарх отказывал ей в покровительстве и вгонял подчиняться Москве.

У Зарубежной Русской церкви при том же чувстве корня решение было всегда противоположное: не уступать ни советской власти, ни подвластной Московской Патриархии ни в чём никогда ни на волос. И это многодесятилетнее, на Западе всё более одинокое, горькое твёрдое стояние не может не вызывать уважения в наш расслабленный век.

У сердца - свой законы. Не всё можно ему охватить по широте, не от всякой узости оторваться. И когда Зарубежная Русская церковь обвиняется в русской узости, я должен её защитить. Безо всякой теории: пока Россия измождена и распята, я, придя в храм, об этом забыть не могу, и даже тем более здесь, в эмиграции, не могу, и хочу приобщиться к молению о том, чтоб она воспряла. И когда в цюрихском церковном подвальчике перед неполным десятком прихожан престарелый о. Александр (Каргон) с задышкою и страданием в голосе - ежеразным страданием - произносит: "о еже избавити люди Твоя от горького мучительства безбожныя власти", - я вздрагиваю (потому ли, что невозможно услышать такое в московском храме?), вспоминаю реально, в тысячах лиц, наших людей под безбожной властью, и мне кажется, из этого немноголюдного подвальчика струится вверх немалая часть нашего будущего освобождения. Когда же в, мощном просторном храме при многих русских и на русском языке я слышу прошение о королеве Елизавете, - я, при всём к ней сочувствии, не вздрагиваю, ибо знаю, что мало угроз на небе её.

В напечатанных "Вестником" статьях есть справедливые упрёки Зарубежной церкви, есть и несправедливые, как, например, что именно она - наследница иосифлян, или что она - последовательно политична, а с государством, де, не надо ни дружить, ни враждовать. (Из европейской безопасности так можно написать, но кто это государство на себе изведал, уверенно возразит вам: с сатанинским государством, когтящим наши души, надо враждовать, и только враждовать, ибо оно - центральное земное посольство Отца Зла, а другим оно и не было за 60 лет.) Ближе к истине укоряют Зарубежную церковь, что она настаивает на неразрыв-вой (и неестественной) связи своей с государством бывшим российским и будущим, мыслимым лишь как прямое восстановление бывшего. Здесь накладывается демонстративная, за полстолетия уже и чересчурная, преданность Зарубежной церкви - династии Романовых, даже и той ветви её, чей родоначальник с красным бантом приветствовал Февральскую революцию.