Поп и работник   ::   Каледин Сергей

 – Житья нету…

– Ты лучше матушке пожалься, – посоветовала Вера Ивановна, околачивая Шурино яйцо о стол. – Матушка у нас жалостливая, до чего жалостливая… Ешь яйцо, молоко пей! Кому сказано! – И, смягчившись, добавила: – С-под Катиной коровы, не колхозное.

Только сейчас Вера. Ивановна заметила, что сама-то на ногах, присела на табуретку.

В сторожке стало тепло. Чего ж поесть? Хотелось ей открыть баночку ветчинки зарубежной, ветеранской, желеем залитой, тем более что мясо ей Димка-регент – детский врач – велел есть для давления, чтоб выше набиралось, да ведь какая в пяток ветчина! В пятницу лучше на рыбе ехать. Она встала на колени, раскрыла обшарпанный кухонный шкафчик, который был в сторожке за стол. Банок внутри стояло много, да все не то: икра кабачковая, икра баклажановая, сгущенка, шпроты, – да и колбаска кооперативная по одиннадцать рублей – полешко залежалось. Рыбы в шкафчике не было. Вера Ивановна подвигала банки… неужто всю сожрали?.. Выходит, всю… А-а, не-ет, вона икра минтай! С чайком пойдет за милую душу, скользкая и зуб не надо. Вера Ивановна отрезала ломоть хлеба, корки обломила, намазала икрой. Поспел чайник. Она кинула в чашку четверть ложечки бразильского, в катышках, растворимого кофе – тоже для давления – и туда же свежей заварки со слоном.

Шура тем временем уже поела и долывала блюдце – под молока, чем растрогала Веру Ивановну.

– Еще попей молочка.

Но Шура демонстративно отсела подальше от стола. Вера Ивановна выждала и как бы незаинтересованно напомнила:

– А чего ж помянуть-то не помянула, отсела, ровно гостья? Помяни, раз покушала.

Шура не реагировала, прикрываясь глухотой. Вера Ивановна усилила голос:

– Слышь, чего говорю-то?! Шу-ра! Помяни давай! Шура нехотя встала, повернулась к иконам, замерла.

– Ну, чего стоишь попусту? – Вера Ивановна слегка ткнула нищенку в спину. – Чего молчишь?

Шура повернула к старосте сморщенное в злобе лицо, забурчала под нос что-то грубое, вроде как даже по-матери.

– Ишь ты, – ухмыльнулась Вера Ивановна. – Дуется, как пузырь дождевой. Ну-ка мне!

Шура повернулась к иконам.

– Помяни, Господи, усопшую Акулину, вечная память, вечный покой!.. (Это про мать Веры Ивановны.) Помяни, Господи, усопшего Ивана, вечная память, вечный покой. (Про отца.) Помяни, Господи, убившего Иоанна…

– Не убившего – убиенного. Сколько раз говорено!

– Убиенного Иоанна, вечная память, вечный покой… Все, – не оборачиваясь к ненавистной хозяйке, проворчала Шура. – Помянула.

Рукавом офицерского кителя Вера Ивановна смахнула слезу с глаз, которая всегда выползала на словах «убившего Иоанна», потому что то был ее сын Ваня, разбившийся несколько лет назад по пьяному делу на грузовике в день своего пятидесятилетия. После похорон она уже на постоянно переселилась в церковь.

– Ивановна-а!.. – послышалось за дверью.

Катя-телефонистка, заместительница Веры Ивановны, прибыла для помощи – печь просфоры.

– Шура, иди в трапезную! – засуетилась Вера Ивановна. – Катерина вон приехала, мешать нам будешь.

– Все гонют, гонют… – заныла Шура, собирая манатки в узелок. – Никакого спокою… Повешаюсь, а там как знаете… Три поклона – и повешаюсь, и сами тогда разбирайтесь…

Шура, набычившись, головой вперед подалась сторожки, чуть не сбив с ног входящую Катю.

– Шурка-то прям как гоночная стала, – усмехнулась та, стягивая телогрейку. – А я, дура, таблеток от головы нажралась, да не тех сослепу, все тело разнесло, распухла, как квашня, думала, не встану. Аллергия вдарила. – Она перекрестилась и поцеловала Веру Ивановну. – Тесто-то как?

– Готово.

Катя достала с печки фанерный круг, переложенный от грязи старыми газетами, положила его на стол, уставилась в старую газету, шевеля про себя губами. Вера Ивановна принесла печатки, завернутые в чистые тряпицы.