Поручик Бенц   ::   Димов Димитр

У дверей домов на нетесаных камнях и низеньких табуретках сидели одетые в черное старухи; они курили самокрутки и покрикивали на грязных, загорелых до черноты ребятишек, копошившихся в уличной пыли. По тротуарам прохаживались девчонки-подростки, которые за военные годы стали не по возрасту самостоятельными. Большинство из них работали на табачных складах, жили впроголодь, хотя еще не скатились на дно. На их лицах блуждала заученная полустыдливая улыбка, они неумело притворялись, будто идут по своим делам и не обращают внимания на заигрывания. Но ухажеров они не отгоняли, нередко соблазняясь солдатской пайкой хлеба. Маленькие оборвыши, озлобленные и крикливые, шли с жестянками в руках к казарме, надеясь получить остатки солдатской трапезы, и с остервенением переругивались меж собой. Их визгливые вопли резали слух.

Солнце скрывалось за горизонтом, огромное, мрачно багровое, словно утопая в крови убитых за день.

Бенц закурил сигарету и жадно затянулся.

Вечерняя прохлада освежала лицо, разгоняла усталость, будила желание развлечься. Бенц находился в состоянии полного душевного покоя, когда все чувства проявляются во всей их полноте. Наверное, поэтому он ощутил необъяснимую грусть, когда подумал о предстоящем вечере, который ничем не будет отличаться от предыдущих. Перед ним возникла знакомая картина: столик, приготовленный для игры в покер, бутылки вермута и грубоватые лица нескольких болгарских офицеров. Было что-то неистребимо печальное в этих суровых и одиноких товарищах Бенца.

Машина, переваливаясь с боку на бок, медленно пробиралась по ухабистой улице, обсаженной с обеих сторон акациями, с которых при каждом дуновении ветерка осыпались желтые листья. Багровая дымка на западе стала нежно-фиолетовой, сквозь нее прорисовывались очертания далеких гор.

Незаметно облик улиц изменился. Исчезло убожество бедняцких окраин, появились признаки иной жизни. На тротуарах попадались фигуры офицеров в белых фуражках и голубых пелеринах. Хорошо одетые молодые женщины торопились домой с заседания какого-нибудь благотворительного комитета, не желая смешиваться с толпой новобранцев и работниц. С нарочитым жеманством они семенили изящной, легкой походкой, оставляя за собой аромат венских духов. Многие из них оглядывались на Бенца и улыбались, и тогда в его памяти оживали эпизоды мимолетного флирта. Но это уже не волновало Бенца. Любовь никогда не доводила его до ослепления, он не ревновал, не презирал женщин и не испытывал даже сочувствия к покинутым. Женщины скользили по поверхности его жизни, не оставляя ни восторгов, ни печали.

Когда автомобиль подъехал к немецкому интендантству, Бенц отпустил шофера и сел за руль. Рванувшись с места, он свернул на улицу, ведущую к софийскому шоссе. Дорога была безлюдной и унылой. Но вскоре из-за поворота показалась колонна солдат. Вероятно, из-за ремонта обрушившегося моста им пришлось сойти с поезда и идти в город пешком. Конец колонны терялся в туче пыли. Солдаты шли молча, поникшие от усталости, исхудалые, озлобленные лишениями, но все еще стянутые цепями уже пошатнувшейся дисциплины. Обтрепанная, вылинявшая одежда, измятые фуражки, дырявые сапоги, запыленные и хмурые лица, враждебно глядевшие на вылизанную машину и свежее, холеное лицо сидевшего за рулем, – все это промелькнуло перед Бенцем, пока колонна шла мимо. И хотя то были болгары, нечто вроде стыда шевельнулось у него в груди; он подумал о своем новом мундире, перетянутом блестящими ремнями, о легкой жизни в тылу и развлечениях. У него отлегло от сердца, когда он перестал ощущать на себе взгляды солдат.

Каждый вечер Бенц совершал по шоссе автомобильные прогулки, выжимая из машины максимальную скорость. В быстрой езде было что-то напоминавшее жгучий вкус выпитого залпом спиртного.