Последняя песня   ::   Астафьев Виктор Петрович

Это была бы неслыханно толстая книга, и жизни человеческой, наверное, не хватило б прочесть ее…

Но есть еще память Лешки Шестакова, рядового солдата в Великой войне пылинки в великой буре, есть живая душа и раны, которые болят к непогоде и с каждым годом болят все тупее и настойчивей, и еще есть его правда, правда солдата, без которого «народ не полный», и правда его достойна уважения, как и та, которую имеют возможность говорить громко, на всю страну и мир большие генералы. Они ведь делали одно и то же дело — генералы и солдаты защищали одну Родину, один и тот же народ, тем более, что память и раны болят одинаково у всех людей, как у маршалов, так и у рядовых, особенно в непогожие дни.

В такие вот дни или в зимние вечера, в далеком северном поселке, домишки которого примерзли к белому берегу белой широкой Оби, бывший рядовой Великой армии, Алексей Шестаков частенько достает тетрадку в коричневом переплете, с нарисованной чернилами на обложке чайкой, поименованной «Рукописью», и всякий раз задерживается глазом на одном и том же месте, на стихотворении, помеченном сорок третьим годом:

Как незаметно годы пролетели!

Как незаметно молодость прошла!

Мои глаза, что пламенем горели,

Закрыла прогоревшая зола…



А был когда-то я веселым, стройным,

И сердце беззаботное имел.

Играл и пел, и лишним не бывал в застолье,

И женщин обездоленных жалел…



Но как же? Где же? И в каком ненастье,

Проплыло мое счастье стороной?

Иль потерял его я во злочастье!

Иль смыло его встречною волной?..



Чего ищу? Чего хожу — не знаю,

Но грудь болит, а в памяти тоска,

И мыслями я часто пролетаю

Сквозь версты, время, дали, облака…



Tyда, где Север бьет снега и кружит,

Туда, где лишь весной начнется птичья звень,

Туда, где женщина одна по Герке тужит,

И ждет его, как солнце ждет, как день!..



Так что же я искал, какое счастье;

Какой любви, нездешней, неземной?

Вот, пережив военное ненастье,

Теперь я знаю — все мое со мной!



И Родина, и женщина, и дети,

И дальнее Обское зимовье,

И тот далекий огонек, что неугасно светит

На тихой, горькой, на земле моей…



Так что же я ищу? О чем тоскую?

Зачем печаль я боль меня томят,

Один в смятеньи все бреду, бреду я,

И нет покоя мне, и никогда не будет.

Не закончил стих отчим Герка-горный бедняк. При жизни некогда ему было, не выбрал он времени для обстоятельной, отеческой беседы с пасынком-солдатом. А, может, и не хотел. Может, умнее себя не старался быть?..

На соседней страничке госпитальной тетрадки цветным карандашом нарисован синий голубок с розовым конвертом в клюве, и закудрявлено: «Дорогому Гери от его симпатии Глаши» и дальше песня, пустяковенькая, как детское горе обнажается: «Товарищ, товарищ, болят мои раны, болят мои раны в глыбаке..»

1972