Уйти от себя   ::   Незнанский Фридрих Евсеевич

Своему любимому она верила безоговорочно. Тот, кто умеет так любить, бросить не может. Сколько уже раз говорил ей, что она единственная и неповторимая, и вообще — таких, как она, он не встречал. Любка даже зауважала себя после таких его слов. И в зеркало на себя теперь смотрела как бы со стороны, глазами Казачка, и находила, что очень симпатичная. Даже глаза стали больше и лучились голубым цветом, как у певицы Валерии…



5

Вокзал жил своей кипучей жизнью. Гул голосов, несмотря на позднее время, напоминал растревоженный улей. Прорва народу шлялась вокруг Турецкого, как в безумном броуновском движении. Подозрительные типы шныряли, что-то выискивая цепкими взглядами в толпе пассажиров с видом охотников, которые вышли на большой ночной промысел.

Турецкий стоял посередине зала под расписанием поездов, запрокинув голову, и зачарованно наблюдал, как на электронном табло время от времени начинали быстро мелькать буквы и цифры, ритмично пощелкивая металлическими страницами-пластинками. Информация постоянно менялась, и он старался вникнуть в содержание этих пляшущих строчек. Наконец плюнул на все попытки разобраться в них. Голова трещала, как будто он пил три дня без продыху. Ныла ушибленная скула. Душа ныла еще больше. Было очень паршиво. Пол под ногами иногда начинал медленно уплывать, и он, пытаясь удержать равновесие, покачивался, ища точку опоры. На мраморной стене вокзала углядел расписание поездов, отпечатанное на большом листе бумаги, и радостно кинулся к нему, едва удержавшись на ногах. Сделав несколько шагов, уткнулся пальцем в расписание и облегченно вздохнул, пробормотав:

— Вот это я понимаю. Что нам нужно? Нам нужна стабильность. Нормальное стабильное расписание — буквы не прыгают, не бегают, с толку не сбивают. А то напридумывали. Нормальному человеку эту электронику не прочесть. Листают, листают… Как сумасшедшие.

Указательный палец уперся в расписание, и эта единственная точка опоры придавала некоторую уверенность. Турецкий испытывал потребность говорить, произносить вслух слова, чтобы не казаться себе таким одиноким и брошенным. О том, что все гады, он уже не думал. Заставил себя не думать. Ну их всех на фиг. Он теперь свободный человек и волен делать все, что заблагорассудится. Жены нет. Работы нет. Красота. Вот она — свобода. Езжай куда хочешь, делай что хочешь. Между прочим, недалеко стоит очень симпатичная девица. Глазками так и стреляет в его сторону. Интересно, куда она едет? Может, им по пути? А где ее вещи? Нет вещей. Или обокрали, или проститутка. Или начинающая бомжиха. Еще не успела поистрепать свою приличную одежку. Через плечо у нее болтается маленькая сумочка. Наверное, воровка. Руки свободны, чтобы легче было воровать. И ее на фиг.

Турецкий отвернулся от девицы и тут же забыл о ней. Палец скользил сверху вниз по расписанию, и он разговаривал сам с собой, приведя в легкое замешательство бабусю, которая остановилась рядом с ним, но тут же пошаркала дальше, смерив его подозрительным взглядом.

— …Ахтубинск… Это Москва—Астрахань… — Он посмотрел на часы и с сожалением констатировал: — Час назад ушел… Следующий… Нет, этот не подходит. Дальше… Так. Грязнов… Уссурийск. Это у нас какой поезд? Сто шестнадцать… Москва—Владивосток… Далеко, это хорошо. Не поеду. А то он меня расспросами достанет.

Турецкий в другой руке держал блокнот и заглядывал в свои записи. Надо же! Сколько у него друзей разбросано по белому свету! И захочешь, всех объехать не успеешь. Да вот беда — со всеми же объясняться придется. Ладно, поехали дальше. Палец послушно заскользил вниз по гладкому стеклу, которое закрывало расписание.

— Владикавказ… Виолетта, Виолетта… Как давно все было это. Или как там? Я люблю тебя за это, и за это, и за то… Дальше забыл.