Букет на приеме   ::   Лаврова Ольга

– Спасибо, Костя, за службу! Интересно, что теперь Кирпичов запоет!

На Знаменского, однако, новость не произвела большого впе­чатления.

– Боюсь, Саша, он запоет прежнюю песню. О судимости имел право умолчать – судимость за давностью снята. А то, что в одном дворе живет матерый уголовник… Может, он с ним не здоровает­ся. – Пал Палыч останавливает Томина, который порывается что-то сказать. – Саша, я не зачеркиваю сделанного! Сделано много, сделано быстро. Но прежде чем снова браться за Кирпичова, мне надо больше.

– А конкретно: чего ваша душенька желает, чтобы допросить уже с полным комфортом? – сварливо спрашивает Томин.

– Ну, слушай, не тебя учить!

– А то поучил бы!.. Ладно, очень эта история в печенках сидит! И немудрено, что сидит в печенках, если послушать вечерний разговор Томина с матерью.

– Меня поражает твоя беспечность! Те гуляют на свободе, а он преспокойно собирается в гости!

– У Зинаиды день рождения. Чистая рубашка найдется?

– В шкафу.

– Ты же всегда ворчала, что я слишком много работаю.

– В данном случае – дело другое, Сашко. Это уже вопрос семейной чести! Я боюсь нос за дверь показать: кто-нибудь встре­чается и требует новостей.

– Мама, для меня каждое дело – вопрос чести.

– Ах-ах-ах!.. Воротничок подверни… И Зиночке кланяйся!

* * *



– Мама шлет тебе поклон. – Томин кланяется.

– Спасибо, Шурик, получилось очень грациозно.

Друзья пришли в числе первых гостей…

…А уходят последними.

Ночная улица обдает холодком, но уже отчетливо чувствуется в городе весна.

– Что невесел? Недоволен Зининым мужем? – усмехается Пал Палыч.

– Напротив. Решительно нечего возразить. Умница, спортс­мен, без пяти минут доктор наук, приятные друзья… Вероятно, слегка завидую семейной идиллии.

– Кто велит ходить бобылем?

– Никто. Захочу, будет вагон невест.

– На вагоне не женишься, нужна одна.

– Одной пока нет.

Они приближаются к дому Томина.

– Ладно, Саша, хватит сентиментальностей. Давай решать, что делать дальше. Я думаю…

Тот, глядя вверх, хватает его за руку:

– Стой! У Петуховых свет!

Печати с двери Петуховых сорваны. Знаменский остается на площадке.

Томин тихо входит. Видит на вешалке плащ и кепку, которых здесь прежде не было.

– Кто дома?

В коридоре появляется Борис Петухов.

– А-а, здравствуй, Борис! – и Томин кивает Пал Палычу: можешь топать домой.

– Здравствуйте… Кто это?.. Сашка!

– Что дверь не заперта?

– На что ее запрешь? – Петухов указывает на дыру от выпи­ленного для экспертизы замка. – Как мои старики, не знаешь?

– Мать пошла на поправку, отца, видимо, тоже вытащат. Проникнуть можно? – Томин накидывает цепочку и делает жест внутрь квартиры.

– Валяй… Извини, руку не подаю – в земле.

– А что ты делаешь?

– Да вот цветок сажаю… мамин самый любимый, – смущенно бормочет Борис.

Он проходит с Томиным в комнату и поливает ткнутый в поллитровую банку увядший цветок; вытирает чем попало руки, вздыхает.

– Загнется, наверно. Ну за каким лешим было горшок-то разбивать?! И вообще, глянь, что натворили! Сволочи!

– Видел, Боря. По линии угрозыска дело веду я.

– Вона! Слушай, я только с самолета. Звонил тетке, она и телеграмму бестолковую прислала и теперь несет ахинею, ничего толком не понял.

– Я пока тоже не все понял. Поэтому, Боря, лучше мне спраши­вать – тебе отвечать. Но давай перебазируемся к нам. Мать тебя накормит, посидим-потолкуем. Можешь и переночевать.

– Ладно, – он вытаскивает поллитровку. – Раздавим?

– Нет, уволь, только от стола.

– Тогда смысла нет ходить.

Злясь и вздыхая, он подбирает с пола раскиданные вещи. Томин к нему приглядывается.

Петухов широк в плечах, крепок и кажется румяно-смуглым от «снежного» загара. Но в водянистых серых глазах и голосе угады­вается какая-то душевная слабина.