Реквиемы (рассказы)   ::   Петрушевская Людмила

И молодежь (Пончик с сыном, одинокая Джонни Миловзорова и Вера со вдовой мамой и маленькой дочкой) зажила в доме, Джонни постоянно, как всегда, а другие владельцы на конец недели и на теплое время года; как-то так получалось, что постепенно все посторонние гости осели на ночевку у Джонни Миловзоровой, в остальных трех комнатах воцарился семейный уют, занавески, горшки, детские кроватки, керосинки и кошки.

Причем трем комнатам сильно мешала четвертая, миловзоровская, со своим бытом постоялого двора и винокурни. Джонни в ответ на замечания Вериной матери, тонкие и вежливые, что дети легли спать, никак не реагировала, рассеянно смотрела. У нее живало и по пять-восемь человек, происходило там всякое, пока однажды зимой Джонни не нашли мертвой в своей комнате. Печь у нее не топилась, в школу учительница не явилась, вошли проведать в незапертый дом и обнаружили. Диагноз односельчан был известный, а врач констатировал по внешнему виду инфаркт. Старик Миловзоров, трясясь, схоронил свою единственную дочь, сказал, что у нее было всегда больное сердце, плюнул на подруг, продал свой дом, заколотил дверь комнаты Джонни и укатил куда-то под Серпухов к брату.

Дом, на три четверти полный жизни, одной своей четвертью обмер, подгнил, сквозь стекла было видно, что крыша протекает, но три четверти дома боялись последней четверти, никто туда не заходил и ничего не подправлял.

Тем временем Пончик-муж поставил на участке хорошую уборную, все везде отремонтировал, выстроил удобный сарай с галерейкой, куда отправляли ночевать регулярно заезжавших, по старой памяти, бездомных христиан-странников; далее, всем скопом сажали картошку, посадили кое-какие деревья, укроп-огурцы и т.д. Устоялся милый дачный быт с самоваром на вольном воздухе, с общими чаепитиями, возникла даже какая-то групповая в хорошем смысле семья - двое детей, две женщины-подруги, один мужчина с молотком и пилой и одна на всех старуха-бабушка.

Посторонние сами собой отпали после страшного конца Джонни, которая, если посмотреть здраво, принесла себя в жертву общей идее братства и гостеприимства, общей идее дома как священного места для всех. Если бы не дом, Джонни бы, может быть, и поехала работать по распределению учительницей в сибирский город подальше от родного Белова и благодаря своей доброте и миловидности вышла бы там замуж, родила бы детей - а так спилась и спилась, другого слова нет. Напробовалась самогону в одинокие вечера. Царствие небесное загубленной душеньке, нежному, кроткому, упорному в своей верности созданью, не способному сказать "нет" (только отцу, здесь она стояла стеной).

Таким образом, дом, основанный уже на двух жизнях, процветал, и жаль, что майор не видел результата, он ушел на том моменте, когда обнаружилось, что строители возвели здание для кучи оборванцев и оборванок, заполонявших помещение регулярно начиная с первых же выходных, причем родная дочь Вера по прозвищу почему-то Пух в ответ на здравое замечание отца, как-никак хозяина постройки, "когда эти - дальше шло определение - когда эти - отсюда выкатятся", загадочно ответила "никогда" и "сам, если хочешь, выкатывайся". Он и выкатился тут же, как оказалось, навеки.

Вера Пух осталась царить в двух комнатах с мамой и дочерью плюс милые Пончики в одной комнате, и еще в одной прописалась холодная мгла, гнилой мемориал Джонни, тридцатиметровый мавзолей тихой владелицы - тихой пьяницы.

Село же поставило на этом доме крест, никто больше не покушался выгнать, выженить отсюда этих горожан, плюнули и не ходили в дом никогда. Чуть ли он у них считался проклятым. Как бы боялись. Хотя старушки в каждом доме гнали самогон (без этого и плотника не нанять, и усадьбу не вспахать), и в каждом доме, где имелся мужик или парень, пили, причем чуть ли не ежевечерне, и парни шли отсюда в армию уже пьющими, а возвращались еще более лихими чем раньше.