Самшитовый лес. Этот синий апрель... Золотой дождь   ::   Анчаров Михаил Леонидович

Продавец поймал его взгляд и сказал:

- Мальчишки принесли… Не ваша?

И приподнял шляпу за продавленную макушку. Под шляпой на газете лежала жестянка с медяками.

- Не ваша?.. Могу продать, - сказал продавец.

- Носите сами, - грубо сказал Сапожников и ушел.

Он позвонил по телефону и сказал:

- Нюра. я приехал. Ты мне друг?

- Сапожников, Дунаев говорит - приезжай немедленно! - громко сказала Нюра.

- Случилось что-нибудь? - спросил Сапожников.

- Да! - сказала Нюра. - Мы соскучились.

И Сапожников повесил трубку.

И пошел куда-то в сторону. Он еще не готов был к тому, чтобы ходить по гостям.

Потом он поехал на чем-то. И чем дальше он ехал, тем светлее становились весны в его воспоминаниях, и резче пахли цветы, и чище помыслы его возлюбленных, а ведь, наверно, это было не так, потому что и в те времена его обижала жизнь, но он вспоминал это со смехом.

Он шел и ехал, ехал, пока не понял, что забрел совсем не на ту улицу. Был счастлив, несчастлив, но не в этом дело. Домой, домой, что-то кричит - домой!

Туда, где не надо притворяться. Домой - это туда, где можешь быть самим собой, а не тем, кем ты стал, будучи постоянно настороже. А когда поедешь домой, сразу узнаешь тех, кто-то же туда устремился.

По дороге их становилось все больше, и наконец он понял, что все мчатся домой, все истосковались об одном, и поэтому давка, как во время эвакуации. Это только кажется, что бегут из дому, на самом деле бегство - это всегда бегство домой.



ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГОНОЧНАЯ КОРОВА



Человечья родословная - это родословная тех, кто успел дать потомство.

Родословная живых.

Поэтому история только внешне история войн, то есть смертей. А на самом деле это история мира, то есть жизни.

И так как до сих пор, несмотря на кровопускания истории, жизнь все же существует и есть надежда, что так будет и дальше, то давайте подумаем, как же это все-таки случилось, что родословное дерево каждый год в цвету.

- Что ты ищешь на рынке, Сапожников? - спросил Глеб.

- Я ищу редиску моего детства. Чтобы она щипала язык. А я вижу только водянистую редиску, жалобную на вкус.

- Эх, Сапожников, - сказал Глеб. - Эту редиску, которую ты ищешь, можно отыскать только вместе с самим детством. Она там и осталась, Сапожников. Вместе с клубникой, от которой кружится голова. И черникой, которую покупали ведрами. В отличие от клюквы, которую покупали решетами.

- Ого! - сказал Сапожников. - Тебе знакома такая черника? И такая клюква?

- Да-да, ты угадал, - сказал Глеб, снова надевая очки. - Я из Калязина. Я думал, ты знаешь. Только я жил по другую сторону великой реки.

- Твоя сторона города уцелела, Глеб, - сказал Сапожников. - А моя ушла под воду.

Мой город под водой, Глеб, а твой возвышается.



Глава 21

АПРЕЛЬ



Поезд лупил к горизонту. Налетали голые рощи. Пахло пивом и гарью. Ветром отдувало занавеску, и девочка по откосу гнала козу. О, дорога, дорога, всегда ведущая туда, где нас нет.

Всю дорогу они ссорились с Барбарисовым, потому что для этого не было причин.

Но Сапожников устал от чванства Барбарисова и пытался объяснить ему, что никогда Россия не жила только ради заработка. Ну а на лице Барбарисова было написано согласие с Сапожниковым, хотя оба знали, что никакого согласия быть не может.

Потому что Барбарисов был умный и всегда знал, чем сегодня торгуют, и откликался.

А для главного разговора ума было мало, даже если его палата. Но и палаты не было.

- Болгарский композитор Панчо Владигеров, - оживленно сказал репродуктор, - фрагменты из "Скандинавской сюиты". Исполняет оркестр венгерского радио.

- В Москве, - добавил Сапожников.

- Ты чего, ты чего? - привычно пробормотал Барбарисов, застегиваясь перед дверным зеркалом, в котором отражался он сам на фоне бескрайних полей.

- Подъезжаем, - сказал Барбарисов, отодвинул дверь в сторону и перестал отражаться.

Тра-та-та-та-та… - загремела пулеметная очередь.