В руках врага   ::   Мерфи Уоррен

Итого остается еще семь, но они в Италии и, возможно, выбудут к вечеру или к завтрашнему утру.

— Выбудут? Куда?

— В мир иной. Я же сказал вам: не ешьте здешний хлеб.

Он выхватил кусок из пальцев Форбиера.

— Кто вы?

— Извините, — сказал незнакомец. — Я привык, что в «Подсолнухе» меня знают все. Разве вам в Штатах не рассказывали обо мне? Я полагаю, они больше не суетятся, добывая мои фотографии. Я Василий.

— Кто-о?

— Василий Василивич. Заместитель командира «Трески». Вы могли бы узнать обо мне куда больше, если бы ваше правительство не рехнулось. Жаль, что все так вышло. А вот и ваш заказ!

Форбиер заметил, что этот человек вооружен. Под его безупречно сшитым костюмом угадывалась подмышечная кобура. Почти незаметно со стороны. Но он был при оружии! Как и двое мужчин, в упор смотревших на Форбиера из дальнего угла ресторана. Один из них был исполинского роста и все время похохатывал.

Василивич посоветовал не обращать внимания на его смех.

— Это тупой зверь. Садист. Самое неприятное в долгосрочных операциях заключается в том, что ты должен уживаться с членами группы как с членами семьи. Этот хохотун — Михайлов. Если бы не «Треска», его давно бы упекли в психушку строгого режима. Как вашего Кэссиди.

Форбиер решил заказать другое блюдо. Ему захотелось филе. Когда подали филе, он пожаловался официанту, что нож тупой. Официант в развевающемся переднике исчез в кухне.

— Я последний из «Подсолнуха»?

— В Центральной Европе? Похоже на то.

— Полагаю, вы не можете нарадоваться своим успехам, — сказал Форбиер.

— Каким еще успехам? — спросил Василивич, макая кусок телятины в винный соус и осторожно поднося его ко рту, стараясь не накапать на рубашку.

— Вам удалось уничтожить «Подсолнух». — Теперь Форбиер знал, что делать. Пять лет его обучали чему-то, и если уж он был последним из обезоруженного «Подсолнуха», группа по крайней мере потерпит поражение не с сухим счетом. Он заставил себя отвести взгляд от горла Василивича и воззрился на дверь кухни в дальнем левом углу ресторана «Ле Ватабон», откуда должен был появиться официант с острым ножом. Он откусил хлеб. Василивич оказался прав: корка была как картон.

— Когда «Подсолнух» будет уничтожен, мы утвердимся во всей Западной Европе и в Англии, а потом, если нас не остановят, проникнем в Америку. А потом, если нас не остановят, мы все в конце концов окажемся участниками маленькой ядерной войны. Так что же мы выиграем, уничтожив вас? Сражение в Европе? Сражение в Америке? У нас здесь возник замечательный баланс страха, а ваши идиоты-конгрессмены решили жить по детсадовским законам, о которых уже все в мире давно забыли. Ваша страна сошла с ума.

— Вас же никто не заставляет проникать в Западную Европу.

— Сынок, ты не знаешь свойств вакуума. Тебя туда засасывает. Уже у нас нашлись люди, которые выдумывают для нас замечательные ходы. И все будет выглядеть очень хорошо. Пока мы не убьем сами себя. Если бы вы остались в живых, вы бы сами увидели. Точно так же, как мы должны воспользоваться тем преимуществом, что вас обезоружили, мы воспользуемся тем, что вся Западная Европа, так сказать, окажется без оружия.

— Вы отлично говорите по-английски, — заметил Форбиер.

— Не надо было вам есть этот хлеб, — заметил Василивич.

Принесли острый нож, но не официант, а гигант хохотун, который, все так же хохоча, разрезал филе для Форбиера. Форбиер отказался от десерта.

А потом в тихом переулке рядом с бульваром Сен-Жермен, за обувным магазином, в витрине которого были выставлены блестящие сапоги на каблуках, хохотун с тремя подручными вбил ребра в сердце Уолтера Форбиера.

Василивич мрачно наблюдал за экзекуцией.

— Ну вот, начинается, — произнес он на русском. Лицо его помрачнело, точно предвещало зимнюю непогоду. — Ну вот, начинается.