Семейная жизнь весом в 158 фунтов   ::   Irving John

Вдруг Северин зашевелился. Рывком он сел и стал вертеться так быстро, что Бендер с трудом удерживался на нем. Затем резким движением он стряхнул с себя Бендера настолько сильно, что успел подняться. Он оторвал пальцы противника от своей талии и сделал внезапный бросок, как полузащитник, прорывающий блокировку. Бендер хотел было ухватить его за щиколотки, но Северин, лягнув его, высвободился. Он дышал очень тяжело, с усилием, как бы доставая дыхание из каких-то недр, таивших в себе ресурсы силы. Он корчился, согнувшись пополам, ухватившись за колени.

Потом Бендер увидел нас, встал и вместе с другими борцами вышел из зала. Шли они, преисполненные важности, как жрецы. Эдит дотронулась до вздымавшейся груди Северина и тут же вытерла мокрую руку о пальто. Утч от души шлепнула Северина по груди.

Позже я высказал Утч свое мнение: мне казалось, что Бендер поддался. Но она ответила, что ничего в этом не понимает. Северин высвободился – все, что она знает. Так или иначе, его бросок был специальным представлением для нас, и я счел своим долгом произнести:

«Не думал, что ты сможешь, старик».

Он почти не способен был говорить. В горле – спазм, струями течет пот, но он подмигнул мне и пробормотал достаточно громко, чтобы слышали женщины:

«У рогоносца открылось второе дыхание».

Во время нашего первого и последнего вечера в гостинице, Северин Уинтер, конечно, снабдил нас с Эдит темой для разговора. Мы полночи обсуждали произошедшее и сказанную им, эту одну-единственную вульгарную фразу.

«А о чем вы говорили?» – спросил я утром жену.

«Мы вообще не разговаривали», – сказала она.

Однажды утром я решил совершить прощальную прогулку. Мне захотелось посмотреть, как служитель открывает новый зал, раскупоривает старую клетку, выгоняет оттуда всех призраков и микробов. За теннисным кортом молоденькая девушка била мячом в стенку. Эти мягкие удары были единственным звуком, который я слышал. По треку никто не бегал. Я стоял на пыльном полу клетки, уже вступившей в пору медленного летнего прогрева, надо мной нависала паутина сеток, защищающих верхние стекла от неосторожных бросков бейсболистов. Я почуствовал, что в дверях борцовского зала кто-то стоит, столь же недвижно, как и я. На его щеке была тень, или это дырка? Я судорожно глотнул воздух, поскольку не сомневался, что это телохранитель Утч, прибывший в Америку, чтобы свершить обещанное закланье – мое закланье. Потом, вероятно, человеку стало неловко стоять так в полном молчании и он вышел вперед. Он был слишком молод; дырки на его щеке не было, обычный синяк.

Это был Джордж Джеймс Бендер; он узнал меня и помахал. Он не тренировался, и одежда на нем была обычная. Он просто стоял в старой клетке, что-то вспоминая, как и я. Я не видел его с того странного проигрыша, и внезапно мне захотелось спросить его, правда ли он спал с Эдит, и вообще, есть ли в той сказке хоть доля правды.

– Доброе утро, профессор, – сказал он. – Что вы здесь делаете?

– Это хорошее место для размышлений, – сказал я.

– Да, точно, – сказал Бендер.

– Я думаю о Северине Уинтере, – сказал я. – И об Эдит. Я скучаю по ним.

Я внимательно наблюдал за ним, но в его мертвенно-серых глазах ничего не отразилось.

– Где они? – спросил он, впрочем, без особого интереса.

– В Вене.

– Там, должно быть, хорошо, – сказал он.

– Только между нами, – сказал я. – Уверен, что Эдит Уинтер – самый лакомый кусочек во всей Вене.

Его спокойствие рептилии так и осталось непоколебленным; на его лице был лишь слабый отпечаток того, что мы считаем жизнью. Он посмотрел на меня, будто всерьез обдумывает мое заявление. В конце концов он сказал:

– Немного худая, мне кажется.