Сесиль   ::   Йенсен Йоханнес Вильгельм

Но тут произошло событие, само по себе, может, и не очень значительное. Дочь хусмана [3] с Косогора родила ребенка и объявила, что его отец – Кристен Бюргиальсен. Тот признался в своей глупости и обещал возмещение за позор. Десять крон в месяц никак не могли разорить Кристена. Да и в округе-то не очень много болтали об этом деле. Но Сесиль просто разъярилась. В воскресенье, когда Кристен, не подозревая ничего худого, явился в дом Йенса Мадсена, Сесиль принялась поносить и оскорблять его. Она безжалостно спрашивала его, скоро ли он женится на девчонке хусмана, притворяясь, будто не знает ни ее, ни того, что с ней приключилось. До чего, мол, та страшна, какие у нее безобразные ноги, и навозом-то от нее несет за версту. При этом Сесиль смеялась, бледная от злости. Она разложила карты на столе и гадала на эту парочку, а люди, находившиеся тут же в горнице, не знали, смеяться им или плакать. Это была старая карточная шутка, в которой главный козырь – туз червей. Нужно задать вопрос и выбрать один из перечисленных ответов.

– Где они встретились? На галерейке, в горнице, в каморе, в кровати, под кроватью?

– Под кроватью! – подстроила ответ Сесиль, громко захохотала и заставила других смеяться вместе с ней. Сесиль гадала дальше – а в горнице стояла немая тишина – о том, как Кристен с хусмановой девкой поедут в тачке, запряженной крысами, а потом будут жить в шалаше. А как они будут жить вместе: целоваться-ласкаться или царапаться-щипаться?

Все время, пока его поносили, Кристен Бюргиальсен сидел на скамье упрямый и злой. Но когда Сесиль успокоилась и в последний раз расхохоталась, он поднялся и вышел.

– Ты забыл свои варежки, – закричала ему вслед Сесиль, – ты ведь не можешь носить с собой ее подмышки и греть в них свои руки!

Об этой выходке Сесили ходило много разных толков и судили ее по-всякому.

Некоторое время спустя отправились Йенс Мадсен и Сесиль в Стас к родственникам. Путь их лежал мимо перевоза, и потому-то Йенс Мадсен захватил с собой несколько поросят, чтобы по пути доставить их в кабачок.

Только они свернули к дверям кабачка, как появился, шатаясь, Антон, жених, закаленный отказами, разгоряченный и ошалевший от выпитого спиртного. Увидев Йенса Мадсена и Сесиль, подъезжавших к кабачку со своими поросятами в повозке, он завопил, икая:

– Никак ты в город всей семьей собрался? И что это твои детки такие голые? Разве не из них варят молочный суп?

– Не суй нос, куда не следует, – негромко, но резко ответил Йенс Мадсен.

Раскаты громкого, как ружейный залп, смеха Антона послышались на галерейке. Но он тут же рухнул прямо на то место, где стояли телеги, и взгромоздился на облучок своей повозки. Ноги его лошадей рыжей масти дрожали от страха.

– А ну, поторапливайтесь! Чтобы пулей у меня летели!

Антон схватил вожжи. Нно-о! Он поднял плеть. И лошади со страшной скоростью понеслись по дороге.

Глядя на все это, Йенс Мадсен заскрипел зубами.

Левое заднее колесо Антоновой повозки сидело криво, к тому же оно шаталось, так что при этой дикой скачке движения колеса казались просто невероятными. Колесо ходило ходуном туда-сюда, словно хромой нищий, который спешит на пожар.

Сесиль, еще не успевшая зайти в дом, разразилась хохотом. Она хохотала безудержно, согнувшись в три погибели.

На повороте неукротимое колесо сорвалось с оси и покатилось вниз в канаву – уф! Всю повозку словно ветром сдуло – Антон, описав дугу, приземлился на пашне, повозка опрокинулась.

Йенс Мадсен, застывший было на мгновение, воскликнул:

– Господи Иисусе! – и пустился бежать.

Но Сесиль еще громче захохотала – внезапно ей стало дурно, и она, шатаясь, пошла к двери. Когда ей полегчало, она снова залилась хохотом.

Через несколько минут появились Йенс Мадсен и паромщик.