В тупике   ::   Сименон Жорж

Теперь-то, мне кажется, я понимаю… Постой! Мне вот что пришло в голову…

Пришло в голову нечто странное: он схватил с умывальника свой помазок и решил во что бы то ни стало сбрить приятелю бороду. Блини сперва не давался, потом согласился.

— Вот видишь! Теперь все как прежде. Завтра ты вымоешься и я куплю тебе одежду.

— А что сказала Элен? — внезапно спросил Блини.

— Про что?

— Про то, что ты убил ее мать…

Владимир отвернулся. Напрасно он столько выпил. Только что он был счастлив как никогда. Жизнь начиналась сызнова, непременно должна была начаться сызнова. И все будет, как бывало когда-то: Константинополь — или любой другой город, какая-то работа — на заводе, в ресторане, а может быть, в цирке? Да, в цирке, это лучше всего! Комнатушка, граммофон, хождение вдвоем за покупками, пересчитывая мелочь в кармане.

Блини стал уже совсем другим без бороды…

— Заткнетесь вы когда-нибудь, черт вас дери? — закричал сосед, подойдя к двери вплотную.

— Шш!

Владимир залпом осушил бутылку, и лицо Блини расплылось у него перед глазами, раздвоилось — два огромных рта, четыре большущих глаза, как у лани, как у жертвы…

Он швырнул на пол бутылку, и когда она разлетелась вдребезги, крикнул в сторону соседа:

— Все! Кончили! Молчим!

И сунул тысячефранковые бумажки в руку Блини.

— Вот! Это все твое! Да-да! Твое! Клянусь! Элен мне дала их…

— Для меня?

— Ну конечно! Не понимаешь? «Не понимаешь» — он повторял это с той минуты, как встретил приятеля.

— Ты не понимаешь, что я все еще тебя обкрадываю? Я хотел… Нет! Тебе не понять… Я хотел, чтобы мы начали снова… Слушай! Лучше все это сказать сейчас, пока я пьян, завтра у меня, может быть, не хватит духу. Когда я напиваюсь, я чувствую, какая я гадина. Вот, может быть, ради этого я и пью. Слушай, слушай. На эти деньги ты должен вернуться к Элен. Да, именно так! Главное, делай все, как я говорю, хоть я и пьян. У нее будет ребенок. Твой ребенок. Я тебе дам ее адрес. Вернее, я знаю только, что живет она в деревне, возле Мелэна…

— Зачем ты все это говоришь? — разрыдался вдруг Блини.

Нервы его были издерганы. Его ведь совсем сбили с толку. Даже свежевыбритые щеки он ощущал как что-то непонятное.

— Я же поклялся тебе, что все это правда! Даже если завтра я стану удерживать тебя, не соглашайся, не верь, что бы я тебе ни говорил. Я ведь боюсь остаться один, понимаешь?

На этот раз в дверь постучал сам хозяин гостиницы. Владимир открыл.

— Как это случилось, что вас теперь двое?

— Я вам завтра объясню… Заплачу за двоих…

— Если только я до тех пор не вызову полицию, а я ее вызову, если будете мешать спать постояльцам!

Владимир наконец заснул, подложив ладонь под затылок Блини. Когда он проснулся, его товарищ еще спал. Трещала с похмелья голова.

Снег, как всегда в начале зимы, сменился дождем. За окном все было черным и белым.

Блини спал с открытым ртом, голый, чуть прикрытый простыней, как ребенок.

Может быть, через час будет уже поздно? Владимир опять станет совсем другим? Он глядел на торцы домов, на блестящие от дождя крыши и чувствовал, как его уже охватывает отчаяние.

Он сел к столу, взял листок бумаги, карандаш и написал по-русски: «Оставляю себе тысячу франков, чтобы не так было трудно. Деревня возле Мелэна. Она там с сиделкой по имени мадмуазель Бланш. Ты найдешь. Это я сунул кольцо в твою шкатулку. Если покажешь ей эту записку, она поверит».

Владимир не хотел разыгрывать из себя героя. Он забрал тысячу франков. Собирался к Саше, швейцару отеля «Европейский», — он ведь тоже владел четырьмя языками.

Блини вздохнул во сне, и Владимир чуть было не разорвал записку.

«Если глаз твой введет тебя во искушение.»

Его успокаивало одно: при Элен есть сиделка. Он ее, может быть, ненавидит, но все-таки уважает. Она презирает его, а он ею восхищается. И знает, что ребенок родится благодаря ей.