Шпион его величества   ::   Курганов Ефим

Впрочем, что я рассказываю?! Вы же, ваше величество, в отличие от меня, сами участвовали в этой операции – вы задерживали графа де Нарбонна у себя, а Санглен в это время орудовал с его бесценной шкатулкой?! Вы тоже в некотором роде агент де Санглена, а у него, надо сказать, вообще отличные агенты.

Государь улыбнулся и лукаво-понимающе кивнул – он был тонкий ценитель шуток.

Впрочем, Александр Павлович ведь и в самом деле принимал участие в упомянутой акции. Так что, может быть, Барклай-де-Толли и не думал шутить, он ведь совсем не мастер по этой части.

Да, забавно получается: его величество помогает тайной полиции, служащей его величеству, оказываясь тем самым на службе у самого себя.

В любом случае император оценил каламбур, пусть даже и невольный, хотя я все-таки подозреваю, что тут имела место первая шутка в жизни нашего военного министра, сурового шотландского немца прибалтийской выделки.

Потом мы втроем отправились на прогулку в городской сад (на возвратном пути я проводил императора и главнокомандующего до ворот Виленского замка).

Все гуляющие в этот час в саду предупредительно-уважительно сторонились нас.

На одной из дорожек встретился нам государственный секретарь Александр Семенович Шишков, вице-адмирал и писатель, юркий, носатый, лохматый, глядевший вокруг сердито и неудомевающе.

Вообще довольно забавно, что он, будучи врагом Бонапарта и яростным ниспровергателем всего французского, изъясняется при этом на изящнейшем французском языке и является, сколько я могу судить, большим знатоком романского искусства.

Александр Павлович высвободил правую руку, помахал Шишкову, и мы стали фланировать дальше.

Шишкову наша радостная троица, кажется, не очень понравилась.

Веселье накануне войны, видимо, представилось государственному секретарю весьма предосудительным, и он смотрел на нас явно осуждающе (на мой взгляд, быть патриотом, большим, чем государь, не совсем прилично).

Император, кажется, на недовольный вид Шишкова не обратил ни малейшего внимания или же просто не захотел заметить.

Он пребывал в особенно благодушном состоянии духа (я уж и не помню, когда его видел таким).

Александр Павлович был исключительно весел, сыпал остротами, достаточно колкими (чрезвычайно много при этом досталось министру полиции Балашову и канцлеру Румянцеву).

Он шел между нами, взяв нас ласково под руки; кивал прохожим, поглядывал на нас и все время улыбался.

Лицо его величества неудержимо сияло – оно было освещено первой победой над Бонапартом в новой большой войне (конечно, боевых действий еще не было, но на шпионско-дипломатическом уровне сражения уже шли, и еще какие!).

В это тихое, чистое виленское утро, окутанное густым молочным туманом, в миг затишья перед страшной военной бурей российский император явно не хотел думать о тех неминуемых огромных испытаниях, которые нам в ближайшем времени грозят (собственно, неясно даже было, сможет ли устоять наша великая империя) – как будто даже тень заботы не омрачала его прекрасное чело.

У меня настроение было гораздо менее радужное, но и я улыбался (правда, это было во многом напускное: более всего я по привычке с опаской вглядывался в тех, кто шел нам навстречу). Даже Барклай-де-Толли, думаю, более всего из всех нас постигавший, что именно надвигается, казалось, шел веселый, довольный и безмятежный.

Городской сад Вильны благоухал, и мы шли, опьяненные его ароматом и ароматом победы над непобедимым дотоле Бонапартом.

Мая 19 дня. Одиннадцатый час ночи



Вернулся к себе с ужина у главнокомандующего.

В числе гостей, помимо корсиканца графа Поццо ди Борго и британского агента Роберта Вильсона, были генералы Аракчеев и Беннигсен. Последний мне все более и более не нравится, хотя особенно радостных чувств он мне не внушал никогда.

Леонтий Леонтьевич Беннигсен – необыкновенно длинный, сухой, накрахмаленный и важный, словно статуя Командора из «Дон Гуана».